Габиден Мустафин - Избранное. Романы

Приступили к мясу. Опустошили котлы. О чем только ни просили, как только ни молились, но дождя не было. Все тот же знойный ветер, сухая земля, серое небо. Люди наелись, но на душе грустно. Сдерживая обиду на бога, опасаясь высказывать недовольство, некоторые пытаются обнадеживать:

— Хоть люди и спешат, но всевышний не позволит себе излишнюю торопливость.

Другие отчаиваются:

— Не внемлет аллах — видно, решил погубить нас!..

Жертвоприношение на этом кончилось. Не дали дождя ни жертвы богу, ни бесчисленные молитвы и благословения. Отделившись от толпы, Мустафа направил коня в свой аул. Сытого хаджи долго беспокоила отрыжка; когда она наконец прошла, Мустафа затянул религиозную песню.

— Ага, куда девался разум у этих людей? — перебил его Сарыбала. — Зимы боятся, засухи боятся, голода боятся. Если бы они работали, как Суйгембай и русские, то разве зима страшна?

— Не страшна. Беда наша всему причиной.

— Какая беда?

— Леность. Многие не любят работать. Лень — самый опасный враг, но, к сожалению, бездельников еще уважают.

— Я бы не стал уважать!

— Дай бог!

Вдали, в одной из лощин Ит-жона — Собачьего хребта, показался аул Кумыс-кудык — Кумысный колодец, постоянная летовка, джайляу рода елибай. На холмах Ит-жона и в лощинах растет жиденький кустарник. И люди и скотина пьют воду из колодцев, нет здесь ни реки, ни озера, ни родника. Дети, которые родились здесь, не умеют плавать.

В голой степи нынче выгорела и пожелтела даже пыль. Редко в каком ауле остались куген и жели [24] Куген — привязь для мелкого скота. Жели — привязь для крупного скота. . Верблюдов почти нет. Елибаевцы кормятся только коровьим молоком и выглядят хуже, чем их земля. Если теленок случайно вырвется к матке и высосет молоко, то в семье не оберешься скандала. Тяжело в ауле, Сарыбала это знает, но все равно, увидев знакомые места, где он играл в асыки, он обрадовался и, подхлестывая хромую трехлетку, пустился галопом и закричал:

— В аул приехал, в аул!

Маленький, незавидный, но родной аул показался мальчику самым милым и привлекательным местом на земле.

Аул, по которому так тосковал Сарыбала, скоро наскучил. С утра до ночи люди хлопочут по хозяйству. Юноша, познавший городскую жизнь, ученье в школе, не мог привыкнуть к аульной суете. И поиграть здесь не с кем, и позабавиться нечем. Единственное увлечение Сарыбалы — скачки на коне. Если б у него была добрая лошадь, он бы не слезал с седла. Но настоящий скакун стоит, самое меньшее, четырех обыкновенных лошадей. У Мустафы одна-единственная кляча. Если к ней добавить из имеющихся четырех коров с телятами двух, то, пожалуй, можно выменять неплохого коня. Но как бы ни был щедр Мустафа, на полное разорение он не мог пойти. Однажды хаджи позвал к себе Бахая, бедного, но честного работника Аубакира, и попросил:

— Сходи к Мухаммедию. Скажи, что мальчик приехал с учебы, слоняется без дела. Если мы ничем его не заинтересуем, он не удержится в ауле. Пусть Мухаммедий даст лошадь, на которую не стыдно сесть. Я не прошу беговую мухортую или серого жеребца. Буду доволен, если даст мне белую, которую ему подарили.

— Если падать, так падать с высокого верблюда, говорят. Если просить, так просить или серого, или мухортого.

— Эти кони высоко ценятся. Хорошо, если даст белую. А не даст — останусь с надеждой.

Бахай ушел. Мухаммедий — младший брат Аубакира. Ему недавно исполнилось двадцать лет, но он возмужалый, сильный, красивый, с людьми общителен и в разговоре может иногда заткнуть за пояс самого Аубакира. Мустафа уважал молодого родича больше, чем самого свата, и надеялся, что Мухаммедий не откажет в просьбе. Как только Бахай вышел, зубастая жена Мустафы, Хадиша, задала ему баню:

— Несчастный, да ты в своем уме! Почему просишь? Ты что, калым уже сполна уплатил? Сколько раз сват предлагал тебе отказаться от этой дочки, ждать другую, помоложе? Так он тебе сразу и скажет: «На, держи коня!» Черта с два! Хоть бы прогнали Бахая с позором!

— Пусть поворчат, пусть прогонят, но попытаться надо. Если он настоящий сват, то для своего зятя отдать одну лошадь не поскупится. А если плохой сват, то пожалеет. Калым уплатить полностью сейчас у меня нет возможности. Да и зачем Аубакиру мой калым? Ему с избытком хватает той скотины, что есть.

— Боже мой, разве бывает невеста без калыма?

— Если нечем платить калым — бывает.

— Ей-богу, хаджи, ты не в своем уме! Кто будет считаться с твоей бедностью?

— Разве я требую, чтобы кто-нибудь считался с моей бедностью? Я говорю лишь о том, что есть, признаюсь честно и прошу открыто.

— Да, посмотрят люди на твою честность!

— Пусть не смотрят. Справедливость пробьет себе дорогу рано или поздно.

В ауле залаяли собаки, загомонили дети, слышно, как со всех сторон люди ринулись бежать к одному месту. Хадиша приоткрыла, дверь. Воскликнула: «Ужас!» — и выбежала. Мустафа даже не шевельнулся.

На котане стоял удивительный человек. Глаза его дико вытаращены, он в лохмотьях, в кальсонах и босой. В руках большая палка, на одном конце ее воткнуты птичьи перья, на другом — железный наконечник и погремушки. Время от времени палка звонит, гремит, человек подпрыгивает на месте и кричит несусветную чепуху. Потом проколол себе губу и протянул через нее иголку. Длинные щипцы раскалил докрасна на огне и начал лизать их. Весь аул, глядя на него, ахает и охает от удивления и восторга. Окружили колдуна, задние напирают на передних, толкаются. Подошло время дойки кобылиц, но о них позабыли. Телята припустили к коровам высасывать молоко. Голодные собаки, пробравшись в юрту, выискивают мясо и рвут его на куски. Где-то плачет грудной ребенок в безлюдной юрте, но его заглушают неистовые возгласы толпы. Диковинный человек хрипло кричит:

— Беру за руку, щупаю пульс и предсказываю будущее! Могу разгадать, что вы думаете! Выгоняю из души дьявола. Вылечу от любой болезни!

Молодая женщина подошла к колдуну, прикрывая лицо кончиком платка. Она стеснялась своего свекра и других старших. Колдун быстро схватил ее за руку и выжидательно уставился в лицо.

— Голова кружится, — прошептала женщина. — В глазах темнеет.

— Знаю, знаю, заколдовали тебя. Надо отделить тебя на неделю от всех и лечить молитвой.

Женщина сняла с безымянного пальца серебряный перстень, отдала «лекарю» и вернулась на место. У каждого нашелся недуг. Один просит погадать на камешках, другой — на бараньей лопатке. И всем колдун гадает, предсказывает, и все что-нибудь оставляют ему. Кто он такой: шарлатан, знахарь, просто нищий — никто не знает. Но он распоряжается людьми, как только захочет. Сын Жетписбека Токаш недавно поднялся с постели, но после болезни остался косоглазым и с искривленным ртом. «Бедного духи чуть было не задушили, — определил колдун. — Надо три дня подряд поплескать на него водой — и пройдет».