Габиден Мустафин - Избранное. Романы

— Ого, как печет! Читал «Меграж»? — начал разговор Сарыбала.

Кабыл щелкнул языком. Тот продолжал:

— Когда настанет конец света, солнце опустится к земле на длину копья. Земля превратится в раскаленные угли. Вселенная завопит хором, и в хоре каждый будет молить о своей пощаде. Лишь один Магомет скачет якобы на крылатом коне между богом и землей. Сегодняшний день похож на конец света, а оводы — на Магомета.

— Между прочим, отец оказался прав в вашем споре, — заметил Кабыл, — не надо столь ретиво осуждать Магомета и задевать суеверных людей.

Кабыл внимательно оглядел незнакомый аул. Сарыбала проследил за его взглядом.

Вон старый Абиш, отец Нургали, паралитик, как всегда, неподвижно дремлет в тени своей рваной юрты. Ходить не может, ослабели ноги, руки годятся только для того, чтобы поднести пищу ко рту. Живое, но беспомощное существо. Однако Абиш не хочет умирать. А вон младший брат Мустафы Хаметжан, рослый, крепкого сложения, черный, как негр, сильный и кроткий по характеру, несмотря на жару, не отходит от горна, с самого утра кует звонкое железо. Пот льется с него струями. Бязевая рубаха пропиталась грязью. Жена Хамета занята домашним хозяйством, а четверо маленьких детей следят за тяжелыми ударами отцовского молота. К закопченной юрте привязан один-единственный жеребенок, возле него стоит гнедая куцая кобыла и негромко ржет. Хаметжан оставляет на минуту-другую молот, доит кобылицу и опять идет к наковальне. Пот стекает с висков на бороду и капает на рубаху. Но кузнец не бросает работу.

«О жизнь, жизнь! Так она интересна, так мучительна, так переменчива. Она может оборваться сегодня, но человек трудится и трудится, будто он бессмертен. В мире столько удивительных, загадочных явлений. Изучай их, разгадывай. Но коротка человеческая жизнь. Когда-нибудь и я отправлюсь на тот свет, не разгадав тебя, жизнь. Эти пустые думы, наверное, не занимают Кабыла так, как меня».

Кабыл, медленно вышагивая, направился к крайней белой юрте. Над ее входом крупно выведено: «Долой неграмотность!»

— Сколько человек учится? — весело спросил Кабыл.

— Пятнадцать, — охотно ответил Сарыбала. — В основном подростки. Но учится также бородатый Бухпантай, старший сын больного Абиша, и бедная девушка по имени Жаныл, вой из той черной лачуги. Впервые вижу среди казахов таких учеников, как они.

— Учатся по-старому или по-новому?

— По-новому, я учился по-старому, по-арабски, и за год еле-еле освоил грамоту. А они за месяц уже научились и читать и писать.

— А кто платит учителю?

— Он замечательный человек. Бедняков учит бесплатно. Остальные платят кто чем.

— Первый раз слышу о таком учителе. Как его зовут?

— Тулеубай. Старший брат его работает в Спасске — плотник Адиябек.

Сарыбала и Кабыл дошли до белой юрты. Дверь ее оказалась запертой. Они открыли и вошли. На полу, возле решетчатой стенки, увидели накрытую постель. Вверху, на кереге, висел вырезанный из журнала портрет Ленина. В маленьком жилье было чисто, опрятно и уютно.

— А где же хозяева?

— Купаться ушли, наверно.

Только теперь, оказавшись наедине в безлюдной юрте, Кабыл сказал Сарыбале о цели своего приезда. Уездный комитет молодежи послал его создавать в аулах молодежные ячейки. В ауле Ташеке он уже организовал одну. Еще одну думает создать здесь.

— Как ты смотришь на это?

Сарыбала спросил:

— А чем будут заниматься члены ячейки?

— О-о, работы уйма. Будете помощниками коммунистов, организующим ядром аульной молодежи, передовиками во всех политических, хозяйственных и просветительных мероприятиях и начинаниях. Одним словом, правой рукой партии и правительства.

— Стать хотя бы левой рукой — и то достаточно. В аулах ведь вся молодежь находится под влиянием отцов, аксакалов. Очень мало молодых, которые пытаются жить самостоятельно.

— Сначала объединим этих немногих. Привлечем побольше из батраков, бедняков. Кто, по-твоему, подходящий? Назови-ка по именам, — попросил Кабыл и вынул из кармана блокнот.

Сарыбала с трудом назвал четверых.

— Есть, к примеру, молодой силач Нургали, сын больного Абиша. Парень не из храбрецов, но вид у него внушительный. Будет производить впечатление одним видом. Есть еще мой ровесник и двоюродный брат Мейрам, честный из честных и прямодушный. И он тоже бедняк. Есть сирота Избасар, деловой, смышленый, сейчас уже грамотный, живет получше, чем те двое. Из девушек — Жаныл, дочь батрака, на вид очень робкая, но, если почувствует поддержку, осмелеет. Горящий уголь под золой не греет, а если золу счистить и подуть, уголь разгорится. Жаныл напоминает этот скрытый под покровом огонь.

— Маловато. Кто еще?

— Пока только они.

— А себя почему не считаешь?

— Ты говорил о привлечении батраков и бедняков. А я маломощный середняк. Кроме того, отец у меня хаджи, тесть — бай, деды, как теперь называют, феодалы.

— Аллах, говорят, спрашивает за грехи с каждого верующего отдельно. Ты не должен отвечать не только за дедов, но и за отца.

— Знаю, что не должен. Но происхождением меня будут попрекать, а я этого не хочу.

— Как бы сам ты не оказался трусом, а не Нургали.

— Трусость и чистота — это небо и земля.

— Тебя, молодой человек, в споре трудно положить на лопатки. Признаюсь откровенно: привлечь тебя в молодежную ячейку советовал Катченко.

— Катченко? — с недоумением переспросил Сарыбала.

Фамилия известного большевика крепко засела у него в памяти с той встречи. «Браток, я на тебя надеюсь», — вспоминал он не раз слова коммуниста с веснушчатым лицом, крепкого сложения, рыжеватого, душевного. И сейчас он встал перед глазами Сарыбалы. Обычно хладнокровный, спокойный Сарыбала оживился, повеселел, как тогда, год назад, в широкой степи, покрытой перистым ковылем, когда Катченко говорил с ним о новой жизни, давал советы.

— Тогда пиши и меня! — решил Сарыбала.

— Уже записал. Теперь помоги мне уговорить тех, кого назвал.

— Трое из них пойдут со мной в огонь и в воду. Трудновато будет договориться с Жаныл. Но все-таки попробую.

Послышалась песня. Звонкие молодые голоса приближались.

— Наши поют, — сказал Сарыбала. — «Песня — царица слов», говорят. «Лучшее ремесло — красноречие». Мне кажется, надо еще добавить: «В неумелых устах и золотые слова становятся глиняными». А яркая речь оживляет самое обыденное дело. Важен для большой убедительности и авторитет. Я видел Катченко и Сейфуллина. Если бы Нургали увидел их раньше меня и передал их мысли, как свои, на меня эти люди не произвели бы такого впечатления.

— Погоди философствовать, давай продолжим начатое. Я объясню твоим джигитам задачи и обязанности молодежной организации, а ты поговори с Жаныл, постарайся убедить ее.