Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Наташа стояла рядом, держась руками за спинку кресла. Черт, она ведь еще почти не жила на свете! Совсем девчонка! И какой болван, какой кретин посоветовал ей идти в авиацию? Голову бы открутить этому типу!

Алеша горько усмехнулся: да ведь это он сам устраивал Наташу на курсы бортпроводниц! И говорил ей: «Отличная специальность! Романтика! Смена впечатлений, красотища необыкновенная!»

Да, романтика… И красотища необыкновенная… Черная бездна, в которой мечутся огненные змеи… Какая из них ужалит, какая выпустит свой смертельный яд?..

Алеша, не оборачиваясь, поднял руку, ладонью провел по лицу Наташи:

— Все будет хорошо, Натуля. Веришь мне?

Кажется, она кивнула. Но промолчала. Боялась, наверное, что голос может выдать ее страх. Тогда Алеша сказал:

— Ну, вот и хорошо. Ты можешь дать мне чашку кофе? В термосе, по-моему, немножко осталось…

Он пил медленно, поглядывая на Сашу Дубилина, держащего штурвал. Пил и приговаривал:

— Отличный кофе! Хочешь попробовать, Наташа? Мне его варит Инга Веснина. Люкс-мастер по этому делу. Знаешь, Наташа, в чем секрет? Инга в определенных пропорциях смешивает бразильский, аравийский и еще какой-то кофе. Потом заливает кипятком и ставит на огонь. Тут-то и начинается самое главное…

Впереди, почти у самого фонаря, взорвалась молния. Или десяток молний сразу. И всем показалось, что самолет сделал прыжок. Левый мотор вдруг затрясло, потом обороты мгновенно упали. Алеша крикнул:

— Механик, какого черта!

И сам про себя усмехнулся: при чем тут механик?

Он передал Наташе чашку и сказал:

— Тебе придется вернуться к пассажирам, Наташа. А Юту пришли сюда.

— Снижаемся? — спросил Саша Дубилин.

— А что остается? — сказал Алеша.

Он сбросил пиджак и остался в одной рубашке с засученными рукавами. Будто приготовился драться. Он даже почувствовал, как напряглись все его мышцы, напряглись так, что стало трудно сдерживать дрожь в руках и в ногах. И еще труднее стало сдерживать приступ внезапно нахлынувшей ярости… Так-перетак всех синоптиков с их прогнозами и предсказаниями! Попался бы сейчас хоть один под горячую руку! От них только и можно услышать: «Возможен туман, возможна гроза, возможен штормовой ветер». Втащить бы сейчас полдюжины синоптиков в самолет и сказать: «Возможно, сядем, а возможно, и нет… А если точнее — из ста шансов девяносто пять за то, что все мы сыграем в ящик…»

Алеша отлично знал метеорологию и понимал, что она еще очень далека от совершенства. Нельзя во всем винить синоптиков — этих незаметных трудяг, день и ночь сидящих за картами прогнозов, плавающих на потрескавшихся льдинах в Ледовитом океане, изнывающих от жары в пустынях, стынущих от стужи на вершинах заснеженных гор. И все же он не мог сейчас простить им ошибки. Может быть, потому, что его ярость искала выхода, и если бы она не нашла его, Алеша задохнулся бы…

Стрелка высотомера медленно падает. Тысяча восемьсот, тысяча семьсот, полторы тысячи метров… Механик пытается завести мотор… Молнии бьют в кабину, в фюзеляж, в нервы… Юта говорит:

— Зевс все-таки порядочная сволочь! Никакого уважения к славным советским летчикам. Ну пошутил, побаловался — так хватит же!..

Молодец Юта! Сумел все-таки взять себя в руки. Не раскис. Что у него там, внутри, — это не главное. Главное — держаться. До конца…

Тысяча четыреста, тысяча триста, тысяча двести… Механик поет: «Крутится-вертится шар голубой…» Значит, дело пока дрянь. Механик поет эту песню всегда, когда у него на душе особенно пакостно. Он говорит: «Лучше петь про шар голубой, чем упоминать неповинных мам и на все лады склонять грешные души».

Саша Дубилин молчит. Саша Дубилин — весь в себе. Он, конечно, знает все шансы «за» и «против», но попробуй вытянуть из него хоть слово! «Чего попусту болтать, — скажет второй пилот. — От этого легче не станет». Да нет, он вообще ничего не скажет. Пожмет плечами — и все. Я, дескать, готов ко всему…

Тысяча сто, тысяча, девятьсот… Небо похоже на гигантский костер, в который бросили камень. Куски огня, слепящие искры разлетаются в стороны и не гаснут, а разгораются еще сильнее. И мечутся, мечутся туда-сюда, словно взбесившиеся огромные светляки.

Кажется, механик сменил пластинку. Точно. Теперь он поет: «А там, приподняв занавеску, лишь пара голубеньких глаз смотрела в кабину пилота, быть может, в последний уж раз…»

Юта улыбнулся. Эта песня означает только одно: дела идут на лад. Механик что-то нашел и теперь уверен в себе. Иначе он продолжал бы о вертящемся голубом шаре…

Восемьсот, семьсот метров. Если бы не тучи — земля казалась бы совсем рядом. А сейчас ее нет и в помине. Правда, она может неожиданно броситься навстречу и тогда ее увидишь в самую последнюю минуту. Но думать об этом не стоит. И никто об этом не думает. Зачем? Каждому и так все ясно…

Пятьсот метров… Взревел левый мотор. Механик подошел к Алеше, спросил:

— Значит, заливают кипятком и ставят на огонь?.. И тут-то начинается главное… Давай теперь дальше, командир.

Спина у Алеши мокрая, со лба стекают струйки пота. Проклятая погода! Чем ближе к земле, тем сильнее неистовствует гроза. Будто боится упустить свою жертву, которую так цепко держала в руках. Кто они в сравнении с ее мощью, эти маленькие козявки, копошащиеся в океане огня? Почему они не сдаются на ее милость, почему не падают перед ней на колени?

Алеша говорит Юте:

— Зови Наташу, будем все вместе…

Алеша уверен: если в течение десяти-пятнадцати минут ничего не случится — значит, траурная музыка отменяется. Потому что через десять-пятнадцать минут кончится граница грозы. Но как раз на границе и бывает самое страшное. Как раз на границе гроза и даст последний бой…

Пришла Наташа. Она порозовела, на щеках играет румянец. Ей, оказывается, на все наплевать, она ничего не боится.

— Я там веселила всех, — оживленно сказала она. — И самой весело стало…

Алеша попросил:

— Достань из кармана пиджака мой платок. Спасибо… А теперь сотри с лица румянец. Здесь это ни к чему. Здесь все свои…

— …И вот тут-то и начинается главное, — снова напомнил механик. — Не тяни, командир, давай досказывай.

— Хорошо. Наташа, смахни пот с моего умного лба… Спасибо… Значит, ставят на огонь и не спускают с кофе глаз. Не дай бог, чтобы он забурлил — все пропадет к черту! Будет не кофе, а муть! Он должен кипеть, но как? Чуть-чуть появятся пузырьки — убавляй огонь, лопнут они — опять прибавь… И так — пять-шесть минут. Потом укрывай кофейник «лисой» и жди, пока отстоится. Это называется кофе по-аравийски… Напиток богов! На чашку — чайную ложку ликера «Шартрез» и три столовые ложки коньяку «Ереван»… Юта, не облизывайся! Наташа…

Казалось, что молния взорвалась в самой кабине. И всех на мгновение ослепила. Наташа вскрикнула и закрыла лицо руками. Саша Дубилин втянул голову в плечи, зажмурился и издал нечленораздельный звук — не то выругался, не то кого-то позвал.