Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Вернувшись с аэродрома, я действительно перво-наперво сажусь к каминчику и хотя не очень-то и замерзла, протягиваю руки к огню. Можно о чем-то помечтать, а можно и просто посидеть, ни о чем не-думая.

Приходит Сергей. Я слышу, как он в сердцах хлопает дверью, слышу, как он громко клянет погоду. Потом на несколько минут воцаряется тишина — Сергей, наверное, тоже подсел к камину и курит. А вскоре он стучит в мою дверь.

Я отвечаю не сразу. Мне хочется побыть одной, пусть «предок» насладится тишиной.

Сергей не уходит. Стучит громче. Я открываю и молчу. Он берет табуретку, подсаживается рядом и тоже некоторое время молчит, смущенный, видимо, моим приемом. Наконец, замечает:

— Сто лет работаю в санавиации, но таких общительных и любезных врачей еще никогда не встречал.

— А что бы вы хотели, Сережа? — спрашиваю.

— Я? Уйти из санавиации. К черту!

— Чтобы не видеть меня?

— Ну что вы? Без вас я не проживу и дня.

— Спасибо, Сережа. Спасибо. Теперь я вижу в вас настоящего мужчину. Рыцарь…

— А вы думали как? — продолжает Сергей. — Вы думали, рыцаря только те, кто летает на лайнерах?

— Кого вы имеете в виду? Алешу Луганова? Знаете что, сынок, когда вы станете таким летчиком, как Алеша Луганов…

— Слушайте, мамаша, — Сергей заметно розовеет от возмущения и не сразу находит нужные слова. — Слушайте, мамаша… Не кажется ли вам… Вы думаете, что таких, как Луганов, больше нет?

Он вскочил, взял с подоконника планшет и, развернув его, положил мне на колени:

— Видите?

В углу планшета, под целлулоидом, лежала фотография военного летчика, улыбающегося счастливой улыбкой. Ордена, ордена, ордена… И на левой, и на правой стороне груди. Ленина, Красного Знамени, Александра Невского, какие-то иностранные кресты… А над орденами и крестами — Золотая Звездочка Героя. И он совсем молодой, этот летчик, и поразительно похож на Сергея Журавлева. Только, пожалуй, чуть посерьезнее да чуть постарше. На обратной стороне фотографии печатными буквами написано: «Саблезубый тигр».

— Отец? — догадалась я.

— Да.

Я не стала расспрашивать о нем. Если Сергей захочет, он сам расскажет.

Сергей сказал:

— Это настоящий летчик!

Он сильно нажал на слово «настоящий», и глаза его загорелись. Потом он бережно, едва прикасаясь пальцами, погладил фотографию, закрыл планшет и снова повторил:

— Настоящий, понимаете?!

Тогда я все же предложила:

— Сережа, один бог знает, сколько мы с вами тут проторчим. Может, быть, два-три дня, может быть, тысячу и одну ночь. Что, если вы каждый вечер станете рассказывать мне о настоящем летчике?

Сергей усмехнулся:

— Сказки Шехерезады?

— Зачем же сказки? Были.

Сергей подошел к окну и долго вглядывался в темноту улицы. О стекла, как темные осы, бились крупные капли дождя и грязными струями стекали вниз, оставляя неровные изогнутые следы. Неподалеку, у ворот, раскачивался на столбе фонарь, но казалось, что его несут где-то далеко-далеко, прикрыв от ветра не то мешком, не то желтой рогожей. Совсем тусклый свет падал на землю, и все же было видно, как по лужам пробегает рябь, стирая с них вздувшиеся пузыри.

— Если это и не всемирный потоп, то что-то на него очень похожее, — возвращаясь к камину, проговорил Сергей. — И будь я проклят, если мы действительно не просидим в этой дыре тысячу и одну ночь. Прямо по нервам дождь хлещет…

— Вам надо научиться вязанию, Сережа, — усмехнулась я, — успокаивает. Сесть вот перед таким камином, вооружиться спицами — и пошла работа…

Сергей сел рядом со мной, закурил. И, пыхнув дымом, вдруг сказал:

— А я все же расскажу вам о капитане Журавлеве, расскажу всего пару эпизодов. Я сто раз читал его дневники военных лет, и мне кажется, что я знаю каждый его шаг. Будто это я сам когда-то дрался с фашистами, сам пережил все то, что пережил отец.

— Вы гордитесь им, Сережа? — спросила я.

— Не только горжусь! — быстро ответил Сергей. — Еще и завидую. Всем им завидую. Может, это не совсем честно — завидовать… Но… — Он мягко улыбнулся и добавил: — Я по-хорошему. Вы меня понимаете?

…Капитан Журавлев начал войну на «чайке». Маленький бипланчик — вначале немцы этот истребитель почти не принимали всерьез. «Мессеры» превосходили его и в скорости, и в боевой мощи, и в надежности. «Это коробки из-под спичек! — смеялись немецкие асы. — Полдюжины «чаек» на один «мессершмитт» — иначе и в бой вступать не стоит».

А командир полка, в котором служил Журавлев, говорил: «Чайку» я не променяю и на пять «мессеров». Слышите, вы, орлята? Надо только вдохнуть в нее жизнь, слиться с этой чудесной птицей, стать ее сердцем. Сердцем и крыльями…»

Командир, конечно, понимал, что «чайке» далеко до «мессера», но он искренне был убежден: побеждает не машина, а человек. Он верил в своих орлят, как верил в себя, а у него уже был опыт Халхин-Гола, Финляндии…

Однажды — это случилось в марте сорок второго — весь полк собрался в каком-то длинном деревянном сарае, служившем до недавнего времени лабазом для ссыпки хлеба. Третий день над землей висела такая муть, что даже грачи притаились в своих гнездах, боясь от них оторваться. Ползли и ползли густые серые клубы тумана, медленно, словно их кто-то удерживал на привязи, шли над самой землей темные грязные тучи, из которых беспрестанно сочились мелкие капельки дождя.

Синоптики скептически заявляли:

— Мощнейший циклон идет от самой Гренландии. Идет очень медленно, кончится не раньше чем через неделю…

В сарае сделали маленькие оконца, почти не пропускавшие света. И хотя синоптикам верили, все же через каждые пять-десять минут то один, то другой летчик подходил к оконцу, долго вглядывался в почти беспросветную мглу и, постояв так некоторое время, изрекал:

— Сволочи!

— Кто — сволочи? — спрашивали его. — Синоптики?

— При чем тут синоптики? — летчик с такой неприязнью поглядывал на метеорологов, точно это были его кровные враги. — Синоптики — люди правильные. И спокойные. Им на все наплевать… Я говорю о тучах.

Синоптики сидели тут же — притихшие, будто в чем-то виноватые. И молчали.

И вдруг часов около трех дня в оконцах мелькнуло что-то похожее на луч солнца, пробившийся сквозь толщу туч. Мгновенно вскочившие со своих мест летчики ринулись из сарая, на ходу перевешивая через плечо планшеты с картами. И впереди всех — командир полка Северцев, такой же, как и все, возбужденный, такой же нетерпеливый.

Тучи все так же медленно ползли над землей, но между ними уже появились просветы, и серые клубы тумана поднимались все выше и выше, размываясь и исчезая.

Кто-то крикнул:

— Качать синоптиков!

Однако синоптики поспешили убраться подобру-поздорову, а Северцев приказал: