Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Пшик, — сказал Карпухин.

— Вот именно! А что делает в это время комэск Мурашов? Вместо того чтобы прикрыть Карпухина, он гонится за другим фрицем, будто ему нет дела, что останется от его эскадрильи.

— Я должен был его срубить, — угрюмо заметил Мурашов. — И срубил бы, если бы…

— Если бы он поднял лапки кверху? — невесело усмехнулся Северцев. — До того, как они поднимут эти лапки, еще далеко, Мурашов. Да и не поднимут они их, коль мы с вами так воевать будем…

В это время в комнату, держа в руках размалеванный разноцветными карандашами лист бумаги, вошел комиссар полка. Подойдя к столу, за которым сидел Северцев, комиссар спросил:

— Разрешите, Алексей Андреич?

— Что там у вас? — недовольно проворчал Северцев.

Комиссар положил перед ним размалеванный лист и отошел на два-три шага в сторону, наблюдая за выражением лица командира полка. А тот, вначале почти брезгливо взглянув на этот лист, вдруг расхохотался. Он хохотал все громче и громче, по привычке ударяя кулаком о кулак и поглядывая на капитана Журавлева. Еще не зная, в чем дело, летчики тоже начали посмеиваться, главным образом, оттого, что их батя уже остыл, что гроза миновала и, конечно, теперь больше не вернется: кого-кого, а батю они знали отлично!

Наконец, вытерев глаза платком, Северцев сказал:

— Журавлев, иди-ка взгляни. Все идите, орлята. Ты тоже, Мурашов…

Это была великолепно исполненная карикатура. Над пепельно-серыми, с белыми завитушками по краям облаками летела чайка, и на ней, уцепившись лапами за шею, сидел перевязанный бинтами тигр. Из его полураскрытой пасти высовывались два полуобломанных саблеобразных клыка, на голове был шлем с разбитыми очками, а на шее болтался планшет с картами. За чайкой гнался «мессер». Немецкий летчик, высунувшись из кабины, стрелял в «чайку» из пистолета, и от нее во все стороны летели перья. На плоскостях и фюзеляже «мессера», обрамленные белыми кружками, чернели крестики — это, конечно, летчик вел счет сбитых им самолетов.

Карикатура занимала примерно две трети листа, а внизу следовал русский текст:

«Немецкий летчик барон фон Грюбель вызывает «саблезубого тигра» на дуэль. Один — против «саблезубого тигра» и его ведомого. Если «саблезубый тигр» не трус, он поднимется со своим ведомым в воздух 23 июля в пять ноль-ноль. Место встречи — над линией фронта».

Разглядывая карикатуру, летчики ржали так, что в спортзале звенели стекла. И лишь капитан Журавлев, повертев в руках рисунок, бросил его на стол и зло сказал:

— Сволочь!

— Конечно, сволочь! — подтвердил и Маркин.

Северцев, пряча улыбку, спросил:

— Можно узнать, чем вы недовольны?

— Можно, — сказал Журавлев. — Во-первых, эта сволочь хочет драться один против нас двоих. Обидно. Во-вторых, завтра он наверняка в пять ноль-ноль появится над линией фронта. И сотня немецких летчиков будет пялить глаза в небо, гадая: покажется там капитан Журавлев или нет. Капитану Журавлеву, конечно, вылететь на встречу с Грюбелем не разрешат, и все это дерьмо будет потирать руки от удовольствия: «Фон Грюбель утер нос «саблезубому тигру». Капитан Журавлев — трус». Смешно?

— Не смешно, — уже без улыбки заметил Северцев. — Не смешно потому, что капитан Журавлев принимает фашистов за честных людей. Стоит ему разрешить — и он примет вызов. Какое благородство!

— Дело не в благородстве, — угрюмо проговорил Журавлев. — Когда мы рубим «мессеров», немцы кричат: «Рубят, когда десяток «чаек» на одного «мессера»… Вот и показать им… Один на один… На глазах у всех…

— А вас очень трогает, о чем говорят немцы? — спросил комиссар. — Они кто — рыцари? С бандитами на дуэлях не дерутся, капитан. Бандитов уничтожают любыми средствами.

Северцев и комиссар ушли. И когда летчики остались одни, лейтенант Маркин сказал:

— Тоже мне политики! Говорят, у этого Грюбеля куча Железных крестов. Ас! Если его срубить один на один, у немцев сразу поубавится нахальства. Да и плохо ли, когда одной сволочью станет на земле меньше!

— Ничего, — вздохнул Журавлев. — Придет время, я с этим типом встречусь. Обязательно встречусь…

А через два дня, возвращаясь вместе с Маркиным со «свободной охоты», Журавлев увидел пару «мессеров», летевших навстречу «чайкам» по краю длинного серого облака. По всей вероятности, «мессеры» тоже были из числа «охотников» и рыскали здесь, почти над самой линией фронта, в поисках какой-нибудь добычи.

— Пара «худых», — сказал Маркин. — Атакуем?

— Не спеши.

Журавлев круто развернул вправо и пошел вверх. Через несколько секунд обе «чайки» летели уже над облаком и сквозь его разрывы наблюдали за приближающимися «мессерами». Видимо, немцы до сих пор не заметили ни Журавлева, ни Маркина. Они все так же продолжали лететь у кромки облака, маскируясь им, готовые в любой момент или скрыться в нем или неожиданно атаковать замеченную цель.

И вдруг Маркин как-то приглушенно, точно задохнувшись от волнения, крикнул:

— Грюбель, командир! Погляди!

Да, это был Грюбель. Черные крестики в белых кругах на крыльях и фюзеляже — такие знаки красовались только на его машине. Ошибки тут быть не могло.

— Будешь бить ведомого, — тоже по-необычному волнуясь, сказал Журавлев.

— В случае чего — я прикрою. Не пускай его в облака… Ну, пошли…

— Пошли, — сказал Маркин.

Журавлев даже себе не мог объяснить, почему он не срубил Грюбеля с первого же захода. Такой шанс у него был. Верный, казалось, шанс. Он спикировал на машину Грюбеля так внезапно, что тому ничего другого не оставалось, как только попытаться резким разворотом бросить самолет в облако. Правда, этот маневр таил в себе большую опасность: «чайка» к кромке облака была ближе, чем «мессер». Грюбель это видел и понимал, что при развороте подставит свою машину под удар. Но другого выхода у него не было. Промедли он хотя мгновение, и уже будет поздно — сверху его немедленно расстреляют.

«Мессер» прошел от «чайки» так близко, что Журавлев успел разглядеть и лицо Грюбеля, искаженное скорее напряжением, чем страхом (так, по крайней мере, Журавлеву показалось), и его глаза, какие-то очень холодные и словно бесстрастные, и рыжую прядь волос, выбившуюся из-под шлема. «Вот он какой, этот тип! — подумал Журавлев. — Настоящая арийская сволочь…»

Он нажал на гашетку, но было уже поздно. Видимо, те две-три секунды, которые он потратил, разглядывая Грюбеля, и были теми секундами, когда Журавлев мог бить наверняка. И этот момент он упустил. Но это не огорчило его. Он мечтал о настоящем бое с Грюбелем, упорном, опасном, напряженном и, главное, на глазах тех, кто мог видеть этот бой с земли. И не ради удовлетворения честолюбия. Нет.

Нельзя сказать, что капитану Журавлеву чувство честолюбия было совершенно чуждо — какой летчик не мечтает о славе, кому не хочется показать свое мастерство настоящего аса! Но, честно говоря, думая о встрече с Грюбелем, капитан имел в виду совсем другое. В полк прибывало пополнение из молодых, еще не нюхавших пороху летчиков. Журавлев часто слышал их разговоры: «мессер» есть «мессер». Как с ним драться по вертикали? Как его догонишь?