Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Набросив на плечи плащ, я вслед за медсестрой побежала к больнице. Сестра, задыхаясь от волнения, говорила:

— Аннушку нашу привезли. Аннушку Круглову. Доярку. Это ж такой человек, Инга Павловна, цены этому человеку нету. Семь лет она уже депутат, и все — к ней, по любому делу. А она как мать для всех… Господи, как же все это получилось?..

Причитая, медсестра продолжала бежать, и я поняла, что ничего толком она не объяснит. А сама я думала только об одном: хирурга в больнице нет, он на каких-то курсах, а мой коллега врач-терапевт — совсем девчонка. И я одна должна решить сейчас что-то важное, и вся ответственность ляжет на мои плечи, и я не имею права уходить от этой ответственности… Но что же случилось с дояркой Аннушкой, в глазах которой — смертушка, с человеком, который «как мать для всех»?

Когда я вошла в больницу, больные — и выздоравливающие, и те, кому положено было лежать в постели, — толпились у приемной. Пожилая женщина с забинтованной головой тихо плакала, другая, маленькая, в длиннющем халате, успокаивала:

— Ну чего ты, Тимофеевна, заранее-то… Вон доктор, из области. Человек, видно, знающий. Абы каких там, в центре, не держут…

— Так доктор же не колдун, хоть и областной, — вытирая рукавом халата слезы, возразила первая. — Вон ведь ее какую привезли, Аннушку-то, краше в гроб кладут…

— Много ты знаешь, Тимофеевна! — продолжала маленькая, в упор глядя на меня. — Ученый человек на то и ученый, чтоб все уметь.

Я невольно отвела глаза в сторону. Я понимала, что маленькая женщина говорит специально для меня, говорит, чтобы я слышала: она верит в мои силы, она убеждена, что «ученый человек умеет все», и я не имею права не оправдать ее надежд.

— Я прошу всех в палаты, — строго сказала я, почему-то раздражаясь. — Сестра, наведите в больнице порядок!

Потом я вошла в приемную. И сразу же увидела лежащую на кушетке женщину с закрытыми глазами, с бледным, безжизненный лицом, на котором как бы застыла мучительная боль. Руки ее, сцепленные в пальцах, лежали на груди и казались такими же бледными и безжизненными, как и лицо…

В приемной, кроме худенькой девчушки врача-терапевта (здесь ее все называли Тамарой Лексевной), стояли, сбившись в тесную кучку, мальчишка с насмерть перепуганным лицом, пожилая, с седыми волосами женщина и такой же седой старик в наброшенном на плечи халате. Они молчали, оцепенев от горя, и смотрели на меня с такой же просяще-требовательной надеждой, как та маленькая женщина.

— Прошу всех отсюда выйти, — сказала я. — Тамара Алексеевна, проводите этих людей.

Тамара Алексеевна открыла дверь приемной, позвала:

— Пойдемте, товарищи.

Однако никто не тронулся с места. Старик только переступил с ноги на ногу и проговорил:

— Как же это мы пойдем? Куда ж мы от Аннушки? Может, и видим ее в последний раз…

— Я сказала, чтобы все отсюда вышли!

У меня, наверное, был очень решительный вид, потому что и старик, и женщина, и мальчик испуганно попятились к двери и исчезли за ней. А я присела на край кушетки рядом с Аннушкой и стала нащупывать ее пульс.

— Она без сознания, — сказала Тамара Алексеевна.

Я кивнула:

— Вижу. Что с ней произошло?

— Там, где она работала, перегорела лампочка. Аннушка полезла по стремянке переменить и упала. Животом на бревно. Это была около часа назад.

Я с трудом нашла пульс. Он был настолько частый, что я не могла его сосчитать. С помощью Тамары Алексеевны и медсестры я раздела Аннушку и взглянула на ее живот. Слева, в подреберье, темнел кровоподтек. Кожные покровы бледные, брюшная стенка в дыхании не участвует.

— Давление? — спросила я у Тамары Алексеевны. — Измеряли?

— Да. Шестьдесят на двадцать.

Мне стало ясно: у Аннушки — шок. И типичная картина внутрибрюшного кровотечения. Вероятнее всего, разрыв селезенки.

— В операционную! — сказала я Тамаре Алексеевне. — Немедленно.

Она посмотрела на меня так, точно перед ней стоял не совсем нормальный человек. Она, конечно, знала, что я не хирург, знала она и то, что почти никаких шансов на спасение Аннушки нет. Почему-та шепотом она напомнила:

— Это случилось почти час назад…

— Об этом я уже слышала, — резко ответила я. — Приготовьте кровь, физраствор, приготовьте все для операции. Ассистировать будете вы и хирургическая сестра. Вы все поняли?

Аннушку увезли в операционную, а я осталась в приемной одна. Мне надо было просто прийти в себя. Ведь у меня не было никакого хирургического опыта. Когда-то, много лет назад, примерно в таких же условиях мне довелось ассистировать при нескольких операциях, связанных с внутрибрюшным кровотечением. Но ассистировать — это одно, делать же операцию самой — совсем другое…

Да еще такую операцию! Я отлично понимала, что надежды на благополучный исход равны почти нулю. Однако «почти» — это не нуль. Пусть будет один шанс из ста, пусть будет одна сотая из ста — разве я не обязана попытаться спасти человека? Речь ведь идет о жизни и смерти, убеждала я себя, у меня нет никакого другого выбора. Даже если бы я была простым фельдшером, а не врачом, мне все равно пришлось бы рискнуть.

И все же червь сомнения помимо моей воли копошился во мне сильнее и сильнее. «За что ты берешься? Разве ты не понимаешь, какую ответственность взваливаешь на свои плечи? Речь ведь идет о жизни и смерти, о жизни и смерти человека, а не подопытного животного! В случае удачи тебе скажут: «Ты настоящий врач!» А в случае неудачи? Все те, кто говорит о тебе как об «ученом человеке», бросят в лицо: «Ты, ты виновата в этой смерти! Ты и больше никто!» Что ты им ответишь? Как посмотришь в полные укора глаза, которые станут преследовать тебя во сне и наяву?»

Чем больше я думала обо всем этом, тем явственнее ощущала страх, опутывающий меня липкой, какой-то мерзкой паутиной. Мне казалось, будто я уже теперь вижу и полные укора глаза, и жесткие, словно распинающие меня недвусмысленные улыбки фальшивого сочувствия таких коллег, как Люпин, слышу слова, брошенные мне в лицо: «Ты, ты виновата в этой смерти!»

Люпин! Я только сейчас вспомнила, что Люпин в тот же день, когда я вылетала сюда, собирался в соседний район на операцию. Вполне возможно, он до сих пор там — ожидает погоды. Попробовать дозвониться к нему, посоветоваться?..

Я сняла трубку. Голосом, который сама не узнавала, я попросила телефонистку связаться с соседним районом немедленно, сию же минуту связаться и разыскать там доктора Люпина.

— Я все поняла, — ответила телефонистка. — Я знаю Аннушку и…

Она не договорила. Наверное, тут же начала вызывать район. А я сидела точно на иголках: надо было бежать в операционную, но страх перед своей беспомощностью заставлял ждать разговора с Люпиным.