Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

— Всем приготовиться.

Через час на задание вылетела первая пятерка «чаек», а еще через десяток минут в воздух поднялась эскадрилья капитана Журавлева — барражировать над железнодорожным узлом, где скопились уходящие на восток эшелоны с заводским оборудованием.

Вначале все было спокойно. Пробив первый слой облаков, капитан Журавлев прошел на запад километров десять, потом развернул эскадрилью на сто восемьдесят и начал пробивать второй слой. Здесь лежали мощные кучевые облака, самолеты летели уже на высоте трех с половиной тысяч, а верхняя кромка еще не показывалась. И вдруг ведомый капитана лейтенант Маркин крикнул:

— Слева «гадюки»!

Так в эскадрильи называли «Ю-87». Журавлев взглянул влево и в окне, метрах в пятистах над собой, увидел клин «гадюк», через минуту скрывшихся в облаках. Они шли в направлении железнодорожного узла плотным строем, и у Журавлева ни на секунду не возникло сомнения, что они идут бомбить его объект. Он только не знал, сколько их там, над верхней кромкой, и летят ли вместе с ними истребители прикрытия.

Выждав несколько мгновений, капитан круто пошел к окну, и следом за ним, словно привязанные к нему, пошли четыре «чайки». Они рассекли край темно-бурого облака, и летчиков сразу же ослепило яркое солнце, точно стремительно прыгнувшее им навстречу.

Кто-то, кажется лейтенант Карпенко, глухо сказал:

— Три девятки «гадюк» без прикрытия.

Но капитан уже и сам их увидел. Они шли тремя клиньями — в каждом по девятке, потом начали разворачиваться в правый пеленг. Журавлев понимал: через две-три минуты «юнкерсы» подойдут к цели и ринутся вниз. А там, на земле, сотни вагонов с оборудованием, снующие взад-вперед маневровые паровозы, сотни людей — и все это сосредоточилось на небольшом пятачке радиусом шестьсот-семьсот метров.

И все же он не сразу повел «чаек» в атаку. Ему как раз и нужны были эти две-три минуты, и, пользуясь тем, что немцы еще не заметили его эскадрильи, он слегка отклонился влево и пошел вверх.

До него донесся встревоженный голос ведомого Маркина:

— Опоздаем, командир!

И Карпенко тоже сказал (они работали все на одной волне):

— Зря теряем время, капитан…

Он раздраженно крикнул:

— Разговоры!

«Чайки» пробили еще одно скопление облаков — теперь над ними было уже чистое, без единой тучки, небо, а внизу — куда-то летящие горы, холмы, овраги и черные, сверху похожие на горбатых драконов, немецкие бомбардировщики. Они уже перестроились и теперь шли длинным пеленгом, крыльями рассекая тучи.

Капитан оглянулся. «Чайки» все были рядом, так близко, что он увидел и сосредоточенное, со складкой меж бровей, лицо лейтенанта Карпенко, и словно удивленный взгляд своего ведомого Маркина, и по-мальчишески задорные, почти веселые глаза младшего лейтенанта Николая Бабушкина, которого все, в том числе и сам командир эскадрильи, называли Коля́. Лица старшего лейтенанта Чуприна не было видно, но Журавлев не сомневался, что Чуприн, глядя сейчас на «гадюк», тихо и с каким-то особенным упоением ругается, прикрыв ладонью микрофон. Он как бы давал своим чувствам некую разрядку и облегчал, как он говорил, тело от лишней нагрузки…

— Рубим, командир! — сказал Маркин.

Журавлев не ответил. В нем самом сейчас все его чувства напряглись до предела, но в то же время он ни на мгновение не утрачивал власть над этими чувствами, потому что по опыту знал: стоит поддаться им, и тогда уже не разум будет владеть тобой, а слепая сила, которая бросит тебя на безрассудство…

Наконец капитан сказал:

— Приготовиться. Будем бить по первой пятерке.

Ведущий «юнкерс» с цифрой «6» на хвосте чуть подвернул правее и едва заметно накренился влево. Сигнал? Нет, но сигнал последует через десяток секунд — в этом капитан Журавлев не сомневался. «Гадюки» приготовились словно для прыжка, еще четче выровняли строй, хотя и увеличили интервалы.

— Пошли! — крикнул капитан. — Пошли, «чайки»!

Резко отжав штурвал, он бросил машину на ведущего «юнкерса», поймал в прицел летчика, но на гашетку не нажимал, ждал, чтобы ударить наверняка. Чуть левее плоскости «чайки» прошла длинная трасса, и капитан на мгновение подумал, что в первую очередь всегда надо бить по стрелку, однако тут же забыл об этом, потому что кабина летчика приближалась с невероятной скоростью и капитан уже видел голову немца в шлеме, и эта голова стала для капитана единственным предметом, который он различал среди всех остальных. Правда, другим зрением и другим чувством он видел и ощущал опасность, исходившую от стрелка, лихорадочно вращающего турель, однако не мог заставить себя отвлечься от главного, к чему в эту минуту было приковано его внимание.

Потом он не то сказал самому себе, не то подумал:

— Бей, Журавлев!

И нажал на гашетку.

Голова в шлеме откинулась назад, «гадюка» завалилась на крыло, но продолжала лететь, как будто бы летчик и мертвый мог управлять машиной и сейчас положил ее в пологий, вираж, чтобы дать возможность стрелку послать еще несколько трасс.

— Врешь, — сказал Журавлев. — Твоя песенка спета.

Он видел, как взорвался расстрелянный Чуприным «юнкерс», как отвернул и круто пошел вниз, дымя обоими моторами еще один, срубленный лейтенантом Карпенко, а строй бомбардировщиков не рассыпался, и хотя немцы, видимо, на какое-то время растерялись, капитан Журавлев знал, что сейчас они придут в себя и тогда-то и начнется самое главное.

Мимо на сумасшедшей скорости промчался Коля́. Выйдя вперед «гадюк», он сделал боевой разворот и пошел в лоб «юнкерсу», занявшему место отвалившей «шестерки». Капитан решил, что Коля́ идет на таран. Крикнуть, что делать этого не надо, Журавлев не успел бы. А если и успел бы, то Бабушкин вряд ли его расслышал бы: в наушники беспрерывно врывалось неистовое, полное ненависти, какой-то невероятной лихости и азарта: «Не уйдешь, сволочь!», «Врешь, гад, догоню!», «Руби «десятку», Коля́!», «Дави «гадюку» слева, Чуприн!..»

И вдруг Коля́ круто отвернул машину вправо, бросил ее вверх и пошел на петлю. Со стороны могло показаться, что этот маневр ничем не оправдан, что летчик делает его бессознательно. Но когда «чайка» только начала выходить из петли, капитан уже понял замысел Бабушкина: он вырвался почти под самым брюхом «десятки» и, конечно, сейчас врежет по ней эрэсом.

«Десятка» взорвалась мгновенно. Клуб огня сначала как бы застыл над кромкой облака, затем рухнул вниз, похожий на шаровую молнию.

И вот тогда-то и началось.

Немцы неожиданно свернули пеленг и, подойдя вплотную друг к другу, замкнули цепь. Потом от этой цепи оторвались полтора десятка машин, построились в клин и двинулись на восток. Оставшиеся «гадюки» продолжали виражить замкнутой цепью, прикрывая друг друга и выжидая минуты, когда «чайки» снова пойдут в атаку.