Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Павлыч, ты книгу пишешь, мне Саша рассказывал.

— Книгу? Ах, молодежь, твой Сашка порядочный болтун, приедет — надеру уши. Давно я это дело оставил, какой из меня писатель. Ты ведь тоже письма пишешь… Бывает же так, что тебя заносит, а тут еще Косачев меня взбаламутил, я сначала и загорелся, убеждать он умеет. Да он ведь человек особой породы, всю свою жизнь будет что-то искать, а найдет, тут же ему тошно станет. Я таких встречал, знаю, и вот тебе, поддался, старый осел. Я его только на днях понял, вот и здесь ему наскучило. Я это, конечно, не в осуждение, он не может иначе.

— Ты умный, Павлыч, — сказала Ирина, — а я вот и тебя никак не пойму, не то что Косачева. Ведь ты можешь куда хочешь уехать, тебе ведь здесь тоже неинтересно жить.

— Да ведь я не почему-либо живу, а потому, что просто жить надо.

Опустив голову, Ирина замолчала, стараясь осмыслить его слова и повторяя их про себя, почему-то они ей сразу понравились, и она была рада, что пришла к нему.

— Знаешь, Павлыч, — сказала она тихо, — а я никак не могу привыкнуть, что отца нет, от этого мне плохо.

Он молча поглядел и по выражению ее лица понял, что говорить ей ничего не надо, она всего лишь подумала вслух, словно сама с собою наедине.

Васильев долил горячего чая в ее стакан, пытаясь понять, что такое у нее случилось, не зря же она к нему пришла среди ночи, но спрашивать ничего не стал, нужно будет, сама скажет, решил он, возможно, ей стало одиноко и пусто одной в ночи, и она молодец, что пришла к нему посидеть, и подумать, и поговорить.

В день открытия зимнего аэродрома в самом Игреньске было ясное небо, сухая, морозная дымка затянула тайгу, и от маленького лучистого солнца в небе снег искрился и слепил.

Ирине не сиделось в жарко натопленной избушке, и она часто выходила, на воздухе не так одолевало волнение, и на нее не сердились, что она напрасно выстуживала помещение и каждый раз громче обычного хлопала дверью. Возвращаясь погреться, она садилась в темный угол и старалась вслушаться в разговоры. Раскладушкин, исполнявший зимой обязанности начальника аэродрома, рассказывал об аварии в прошлом году, о том, как он вовремя подоспел на помощь и спас летчика, но так как об этом все давно знали, то слушали его невнимательно, и кто-то, наконец, откровенно зевнул:

— Ты бы придумал что-нибудь поновее, Мефодий.

Васильев сидел рядом с Косачевым на длинной скамье у стены и молча курил, Косачев тоже не принимал участия в общем разговоре и не слушал, о чем рассказывал Раскладушкин. Каждый раз, когда Ирина возвращалась в избушку и встречала взгляд Косачева, он отводил глаза, ему не хотелось ни с кем больше разговаривать, и он с тайным нетерпением и раздражением ожидал, когда прилетит самолет и можно будет поскорее забраться в него. Конечно, никто ничего не спросил о Галинке и не спросит, ну, не пришла провожать, и не надо, какое кому дело, но лучше всего поскорее остаться одному.

В избушке топилась печь, было тепло и уютно, и Васильев, посматривая на Ирину, слегка улыбался и думал, что она сегодня совершенно иная, чем накануне вечером, и что сам он зря, пожалуй, пришел сюда, тут будет не до него. Ему давно надоело слушать болтовню Раскладушкина, и он повернулся к Косачеву:

— Покурим?

— Давай, Иван Павлович, подымим, — ответит тот, и они опять замолчали и не сразу услышали нараставший постепенно гул, и, когда вышли из избушки, самолет уже скользил по гладко укатанной тундре, поднимая за собой хвост снежной пыли. Самолет развернулся недалеко от избушки и стал, холодно поблескивая под солнцем стеклами кабин, и в крыльях у него еще было ощущение только что оборвавшегося полета. Васильев поплотнее запахнул полушубок, поправил шапку; встречающие пошли к самолету, но Ирина осталась рядом с Васильевым и только слегка подалась вперед. Васильев видел ее заиндевевшие ресницы, выбившуюся из-под платка и тоже в белом инее прядь волос и опять без всякой обиды подумал, что зря он сюда пришел. Он отступил назад и увидел Александра, сбегавшего по лесенке и радостно махавшего рукой в их сторону, Васильев поднял было руку, но тут же с улыбкой опустил ее.

К самолету шла Ирина, и Александр, смеясь, что-то кричал ей издали, он, кажется, еще вытянулся и похудел; на полпути он наткнулся на Косачева, и тот на ходу пожал ему руку, что-то сказал и опять пошел вслед за санями с багажом к самолету, но затем быстро оглянулся, крикнул: «Сашка! Подожди!», вернулся, и они размашисто обнялись. Наблюдая за всей этой суматохой, Васильев думал, что в жизни люди все время сходятся и расходятся.

— Ирина! Сашка! — крикнул Косачев издали, махая шапкой. — Живите счастливо! Иван Павлович, до свидания, мы еще увидимся! Обязательно!

— До свидания, — сказал Васильев тихо, подумал и пошел в избушку, где в печи весело потрескивали горевшие дрова. Все шло в этой жизни так, как и нужно было, не всякому удается найти свое, но это и хорошо, человек все время должен что-то открывать и открывать для себя, иначе он начинает обрастать жиром, и дай бог, как говорится, и Сашке с Ириной беспокойную судьбу. Скоро они намерзнутся и прибегут в тепло, а Косачев улетит.

Он достал кисет, свернул толстую цигарку и закурил, а в это время Александр, не решаясь при всех и особенно при Раскладушкине, неотрывно смотревшем на них, обнять и поцеловать Ирину, молча стоял перед ней, не выпуская из руки новый желтый чемодан, и она, поняв его, сказала:

— Ну что, пойдем?

— Пойдем, — ответил он, оглядываясь на самолет, на белое поле, на тайгу. — Знаешь, я очень ждал этой минуты, а теперь вот ничего не могу придумать.

— И не надо. Просто ты вернулся домой. Здравствуй, — сказала она, пытаясь пересилить неожиданную скованность в себе и оттого волнуясь еще больше. — Погоди, дай я посмотрю на тебя. Какой ты огромный стал, право… А ребята тебя тоже ждут. У нас так много нового… Анищенко молодец. Ты сразу ко мне… К нам… Да? Ну, конечно, да, — обрадовалась она, еще и еще раз всматриваясь в его в чем-то изменившееся за эти два месяца лицо, и он молча кивнул.

— Жаль, Павел улетает, — сказал он тихо, сказал то, о чем совершенно не думал сейчас, и она опять поняла его.

— Обещает вернуться… Сашка, неужели это ты? Последнее время мне часто казалось, будто я тебя выдумала, ну где ты столько времени пропадал?

— Я тебе потом все расскажу, — он засмеялся, втайне довольный прозвучавшей в ее голосе настороженностью. — Я все по дням помню, представлю, если хочешь, отчет письменно.

— Ждала, ждала тебя, а теперь вот боюсь чего-то, — сказала она. — Холодок под шубой ходит, так и ходит. Ох, Сашка, не знаю, что это с нами будет и как с нами будет. Все-таки я чего-то боюсь.

— Какая ты у меня серьезная…

— Нет, я просто счастливая, это, наверное, нехорошо, я такой бабой рядом с тобой становлюсь. Правда ведь, это нехорошо?