Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Так подошел март 1944 года. Меся растопленный солнцем снег, Карнитис плелся домой. В коридоре его встретила Пиладзиене. Она шепотом заговорщицы сообщила:

— Прибыл.

— Кто прибыл?

— Да тот самый, что прошлым летом тут песни горланил.

Кинув пальто, Карнитис бросился в комнату. В кабинете на диване спал Леон Силинь. От стука двери он проснулся. Свесил с дивана ноги и протяжно зевнул. Затем спокойно сказал:

— Здорово, старик!

И, почесав спину, стал поворачивать туфлю торчавшим из дырявого носка большим пальцем.

— По твоему поведению можно подумать, что ты только за папиросами выходил.

— В Швеции курят сигареты, — сказал Силинь, пытаясь подчеркнуть свое спокойствие.

— А я тут прямо погибаю в неведении.

— Страдания облагораживают душу. Это проповедовали еще Христос, Апсишу Екаб и Порук.

— Из центра никаких указаний. Томлюсь бездельем.

— Теперь все пойдет по-другому, будут и работа, и указания.

— Стало быть, Швеция с нами?

— Что значит — Швеция? Швеция с нами? Думаешь, что правительство государства так просто связывается с какими-то лицами на другом конце света? Все это куда сложнее.

— Говори так, чтоб можно было что-нибудь понять.

— Есть люди, которые интересуются нами. И очень даже интересуются. С ними мы теперь и будем сотрудничать.

— Что это за люди?

Силинь ничего не ответил. Он встал и вытащил из угла на середину комнаты черную сумку.

— Что это такое?

— Это «Марс».

— Марс?

— Да, Марс.

— До сих пор у меня о Марсе было другое представление.

— Это рация «Марс». Понимаешь? Радиоаппарат, который может принимать и передавать информацию.

Карнитис свистнул.

— Интересно? А?

— Интересно, правда. Но и…

— Да, но и опасно.

— Как им пользоваться?

— Тот, кто будет пользоваться, знает.

— А кто будет пользоваться им?

— Это дело начальства.

— Ты поедешь в Ригу?

— Нет, это должен сделать ты. А я тем временем опять поживу у родственников Пиладзиене.

— Но как же ты попал сюда?

— У владельцев таких аппаратов, как «Марс», есть и моторные лодки. Довезли до берега, как на трамвае. Через неделю приедут за мной.

— Да, воды становятся все глубже, — удовлетворенно пробурчал Карнитис.

Профессор Константин Чаксте сидел в своем кабинете. В просторной квартире царил покой. Только горничная где-то передвигала мебель. Затем исчез и этот шум. Профессору в последнее время была не по душе эта тишина. Видимо, дела Латвийского центрального совета оставили свой след на нервах. К такому положению он не привык. Настя часто и подолгу пропадает где-то с невесткой Айей, а он все время один. Много раз за последний год профессор думал о коммунистах: они все-таки необыкновенные люди, годами способны бороться в подполье. Говорят, что им помогают идеи. Но у него ведь тоже идея! И еще какая!

Константин Чаксте вздохнул и опять склонился над письменным столом, на котором в беспорядке лежали разные брошюры. В них описывались события 1918 и 1919 годов. Снова и снова профессор изучал политическую обстановку в Латвии тех лет. Ошибки в его выводах нет. Только неприятен риск. Очень, очень неприятен. Но что такое риск по сравнению с почетом и славой, которые ожидают его, когда риск станет лишь воспоминанием, свидетельством его мужества, смелости и патриотизма! Но очень медленно все движется. Большое дело никак не обретет размаха ни здесь, в оккупированной Латвии, ни там, в Швеции.

Лучи заходящего солнца падали на письменный стол, играли в мраморе чернильного прибора, скользили по огромному портрету седого мужчины в черном цилиндре.

Профессор, следя за игрой лучей, поднял голову, и взгляд его встретился со взглядом седого человека. «Как поступил бы отец на моем месте? Как? Не змеится ли на губах отца едва заметная насмешливая улыбка? Нет, это только кажется. Опять проклятые нервы. Отец может улыбаться. Им тогда было легче. У них тогда был Мейеровиц! Ах, будь у нас сегодня этот неотразимый Зигфрид Анна Мейеровиц! Он с помощью жен дипломатов открывал бы теперь двери любого салона. И не только в Швеции. Увы! Вместо Мейеровица мы вынуждены посылать за границу какого-то елгавского борзописца Леона Силиня. Парень он неплохой, но разве можно его сравнить с Зигфридом? Разве можно сравнивать деревенскую клячу с чистокровным ипподромным рысаком? К тому же и от Силиня давно нет вестей. Переправился через море и словно в воду канул. Шатается по Стокгольму со шведками и плюет на все, о чем здесь договаривались?» А профессору надо жить и действовать здесь вслепую.

В унисон мрачному настроению Чаксте в открытое окно ворвались звуки песни и гул шагов. Промаршировал отряд гитлеровцев. Только когда песня совсем заглохла, профессор несколько успокоился и опять взялся за работу.

Но и теперь с работой ничего не получилось. В коридоре раздался звонок. Настя обычно не звонила. У нее были ключи. Опять кто-нибудь из ЛЦС? Никто не должен видеть мрачного настроения председателя.

Профессор собрал всю свою волю и, по крайней мере внешне, казался спокойным и уравновешенным. Он сунул брошюры в ящик и закрыл его. Конспирация прежде всего.

Постучав, в кабинет вошла горничная. Чаксте вопрошающе поднял голову.

— Господин профессор, вас хочет видеть какой-то из Вентспилса.

— Из Вентспилса? Хорошо. Просите.

Обветренное лицо вошедшего, высокий рост его, грязные сапоги — все как-то одним взглядом запечатлел хозяин.

— Профессор Чаксте?

— Да.

— Разрешите представиться: помощник начальника Вентспилсского порта, инженер-строитель Карнитис.

— Прошу садиться.

Карнитис сел и растерянно посмотрел на следы, оставленные на паркете.

— Я слушаю вас.

Оторвав взгляд от лужиц на полу, Карнитис сказал:

— Меня послал Леон Силинь.

— Силинь?.. Силинь?.. Никакого Силиня я не знаю…

Инженер притворился, что не слышит возражений профессора, расстегнул пиджак и, достав большой конверт, положил его на стол. Из других карманов он вынул кипу английских и шведских газет.

Профессор осторожно взял конверт и сразу почувствовал облегчение. Сомнений не было — это писал Силинь. Успокоила и кипа иностранных газет. Даже, как-то радостно стало на душе. Лед был сломан. Он проворно поднялся, достал из шкафа стопку роскошно переплетенных альбомов и положил их на маленький столик в углу кабинета.

— Не угодно ли взглянуть на снимки бывших латвийских выставок за границей? Весьма интересный материал. А я тем временем ознакомлюсь с донесением Силиня.

Инженер принялся перелистывать серые, скучные снимки, напечатанные на отличной бумаге. Надо было как-то скоротать время.

Донесение Силиня Константин Чаксте изучал долго. Отдельные места перечитывал по нескольку раз, что-то отчеркивал, кое-что отмечал у себя в записной книжке. Наконец, когда все было изучено, он подошел к Карнитису и тоже присел к столику. Теперь профессор был очень любезен.