Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Два дня подряд Вилис и Лейнасар ездили в Данциг. К консулу они не попадали. Прилизанный вежливо сообщал, что к господину консулу по их делу еще пока никакого ответа не поступало. Пускай подойдут завтра.

— Ну, что я говорил? — злорадствовал Вилис.

Потом Лейнасар стал ездить в Данциг один, Вилис подружился с владелицей дачи, и она раз в день угощала его самодельным ликером. На укоризненный взгляд Лейнасара Вилис пробурчал:

— От голода черт и муху жрет.

Так шли день за днем. Вилису уже надоело считать их, а Лейнасар все ездил и ездил в Данциг. Наконец Паул Калнинь со своей супругой Кларой съехали с дачи. Больших перемен в жизни Вилиса и Лейнасара это, разумеется, не внесло. Клара все равно все эти дни стонала и охала у себя в комнате, валяясь в постели. Калнинь, правда, каждый день куда-то ездил.

Перед отъездом он зашел попрощаться со своими сожителями. Вилис как раз собирался к хозяйке пропустить свою рюмку ликера. Он не очень благоволил к этому разложившемуся политикану, от которого так и разило эгоизмом. Его приход даже взбесил Вилиса. Калнинь же, наоборот, был в прекрасном расположении духа.

— Я пришел проститься и пожелать вам всего доброго от себя лично и от имени жены. Господин Лейнасар, наверное, опять у шведского консула? Передайте ему привет от нас и благодарность за оказанную в трудную минуту помощь.

— Значит, вы уезжаете?

— Уезжаем.

— Куда?

— Думаю направиться в Дрезден. У нас пока, слава богу, еще есть друзья в разных концах света.

— Счастливого пути.

— Благодарю.

Если бы на этом церемония прощания окончилась, то оба путешественника, наверно, мирно расстались бы и Паул Калнинь ни от кого не услышал бы правды до конца дней своих. Но, к своему несчастью, Калнинь решил на прощанье поговорить обстоятельно.

Он с минутку помялся, затем медленно продолжал, склонив набок голову с белой бородкой:

— Не странно ли, что именно здесь я от знакомых узнал о ваших и вашего друга связях с ЛЦС?

— В нынешнее время чудес так много, что они перестают быть чудесами.

— В связи с этим я, со своей стороны, как исполняющий обязанности президента Латвийского государства, хочу от имени руководства ЛЦС выразить вам и господину Лейнасару благодарность за то, что вы сделали на пользу ЛЦС. Я имею в виду установление связи со Швецией.

— Откуда вам это известно?

— Про двух отважных латышских юношей, прибывших из Швеции, я знал еще в Латвии. Только за все путешествие мне и в голову не приходило, что это вы. Хотя президенту государства следовало бы знать и это.

С Вилиса было довольно.

— Оттого-что вы выдаете себя за президента государства, нам ни жарко ни холодно.

— Но, молодой человек, я не выдаю себя, это факт.

— Само ваше государство — никакой не факт.

— Но оно было и будет.

— Быть-то было, но будет ли — это еще вилами по воде писано.

— Как вы, будучи членом ЛЦС, можете сомневаться в цели, за которую мы боремся?

— Вы «боретесь»?!

— Борьба имеет разные формы.

— Форма вашей борьбы — жить на чужой счет, а конечная ее цель — та же.

— Ну, знаете!..

— Не беспокойтесь. Об этом говорят факты.

— Какие? Какие факты?

— Возьмем самые близкие. Мы помогли вам перебраться сюда. Вы пожили тут за наш счет и теперь уезжаете по сравнительно надежному пути в Дрезден, а оттуда в Швейцарию, и вы даже не соизволили поинтересоваться нашей судьбой.

— Мы и сами точно не знаем, попадем ли в Швейцарию, — оправдывался Калнинь.

— Вы попадете!

— А может быть, мы и не поедем в Швейцарию.

— Попадете. У вас там в банке швейцарские франки. Не бросите же вы их. Без вас Бруно [2] Бруно Калнинь — сын Паула Калниня, один из меньшевистских лидеров в буржуазной Латвии. навряд ли доберется до них.

— Какие швейцарские франки? Нет у меня никаких франков!

— Почему вы лжете? У вас вклады во многих заграничных банках. И в швейцарском. Думаете, что мы не знаем, что именно такие, как вы, не очень-то верят в какое-то Латвийское государство, за которое вы, красиво выражаясь, боретесь, не верят в латышский народ.

— Это ложь! Это пропаганда! Коммунистическая пропаганда! — Калнинь наконец вышел из себя.

— Пропаганда? Вы желаете так называемые факты? Пожалуйста! У меня такое свойство: я годами помню всякие мелочи. Хорошо помню, как Ульманис, совершив свой переворот, для отвода глаз слегка потормошил и вас. А что айзсарги нашли в вашей квартире? Американские доллары, английские фунты, чешские кроны, финские марки, французские франки и еще квитанцию женевского банка на четыре тысячи двести швейцарских франков, внесенных туда на текущий счет. Видимо, это был только один из многих ваших взносов. Об этом газеты подробно не сообщали.

— Вас!.. Вас!.. Вас исключат из ЛЦС! Вас!.. Вас!..

Калнинь запнулся и, не найдя нужных слов, выскочил из комнаты.

Вилис уже не пошел к польке и весь день просидел у окна, глядя, как ветер швыряет в саду желтые опавшие листья. Вечером, когда вернулся Лейнасар, Вилис лежал на кровати, притворяясь спящим. По тому, как Лейнасар передвигал стулья, Вилис понял, что неудачи продолжаются.

На другой день Лейнасар приехал из Данцига раньше обычного.

— Завтра тебе опять ехать? — спросил Вилис по привычке.

— Нет, консул дал окончательный ответ.

— Какой?

Лейнасар швырнул на стол пачку немецких марок:

— Вот твоя доля.

— Сколько?

— По триста марок на брата.

— Что нам теперь делать?

— Можем идти на все четыре стороны.

— А Швеция?

— Консул очень сожалеет, но связаться с доцентом Зандбергом невозможно. А никто другой ничего не знает.

— Значит, в фатерланд?

— Нет, обратно в Вентспилс.

— Ансис, мне кажется, это самый правильный шаг в твоей жизни.

Когда-то путешествие из Латвии в Цопот и обратно было, наверно, увеселительной поездкой. Но только не теперь, в начале октября 1944 года. Освобождение Риги было делом лишь нескольких дней. Решение Гитлера о превращении Курземе в крепость оставалось непреклонным. В Курземе стекались люди и вооружение. Но это была только часть огромной покатившейся назад лавины.

Большая часть ее ринулась в сторону Германии. Наконец, надо было серьезно подумать и об укреплении самой Германии. Эшелон за эшелоном непрерывным потоком шли на запад. Катились вереницы вагонов с орудиями, подбитыми и недобитыми танками, санитарные поезда с ранеными, воинские составы… В этой откатывавшейся волне уже ничего не напоминало той лихости, с какой она в 1941 году рвалась на восток. Каждое колесо вагона выстукивало безжалостный приговор истории: игра проиграна… игра проиграна…

Но и это еще не полностью характеризовало немецкое отступление. Немецкие захватчики не были бы в полной мере немецкими захватчиками, если бы отказались от грабежа. Грабили, когда наступали, и грабили-теперь, удирая. В неосвещенных вагонах, под охраной эсэсовцев, вывозились награбленные в музеях и частных квартирах ценности. Заводскими станками, в ящиках и без них, были набиты товарные вагоны и платформы. Но это было еще не все. В некоторых эшелонах почти не было людей. В вагонах мычали коровы, похрапывая, били копытами лошади, визжали свиньи, в деревянных ящиках, забранных проволочными сетками, барахталась птица. Жадность ко всему, нажитому другими народами, не позволяла ничего оставлять в стране, из которой они бежали.