Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Еще не рассвело, когда они добрались до Приекуле. И тут все огни были замаскированы, но все же Лейнасар и Вилис не чувствовали себя такими обреченными. На родной стороне даже мрак и тот кажется знакомым.

В Приекуле они простояли около получаса. Затем Вилис услышал голос машиниста:

— Иди скажи «зайцам», что мы отцепляем вагон. Пускай смываются подобру-поздорову.

Помощник подошел к вагону и тихонько крикнул:

— Ребята, давайте вытряхивайтесь, пока фрицы не разнюхали.

Вилис разбудил Лейнасара. От помощника машиниста они узнали, что паровоз сейчас один отправится в Лиепаю. Вагон останется в Приекуле. Неплохо бы попасть в Лиепаю. Они стали просить, чтобы им позволили поехать дальше, хоть бы на тендере.

Помощник махнул рукой.

— Если кто ночью залезет и найдет вас в углу, мы ни о чем не знаем.

Сидя на резком ветру на куче угля, они пришли к выводу, что самый грязный и вонючий товарный вагон по сравнению с тендером очень удобный и приятный салон. Ночной ветер продувал так, что Вилису казалось, будто он голый. Вокруг все время вились клубы едкого дыма, в лицо били острые крупицы угля. В какой угол тендера они ни забирались, всюду их настигал дым, непрерывно валивший из короткой трубы.

Медленно и вяло брезжил рассвет. Неторопливо наступало туманное октябрьское утро, еще более сырое, чем ночь. Мрак таял. Уже можно было различить бежавшие мимо дома, деревья, колодезные журавли на дворах. Вилис взглянул на Лейнасара и рассмеялся. Вид Вилиса, в свою очередь, развеселил Лейнасара.

— Да, теперь мы вполне можем наняться в трубочисты, — сказал он и попытался немного вытереть лицо, но еще больше размазал грязь.

На одном полустанке, где паровоз ненадолго остановился, они соскочили с тендера и, бегая вокруг него, немного согрелись. Тут у них появился еще один спутник. Это был какой-то знакомый машиниста, из Лиепаи. Старик невысокого роста, в очках с металлической оправой, лицо его заросло редкой седой щетиной. То, что пальто его когда-то было синего цвета, угадывалось только по более темным местам около швов. На спине у старика была набитая чем-то котомка, сделанная из старого мешка и веревок.

Лейнасар рассказал старику, что их увезли в Германию на работы. Оттуда им удалось удрать и разными путями вернуться в Литву. И вот они наконец попали в Латвию. Из Лиепаи они попытаются перебраться в Вентспилс.

Старик, в свою очередь, сообщил, что он бывший учитель, теперь уже несколько лет без работы; еще в первый год оккупации немцы устроили в его школе госпиталь. Зарабатывает тем, что плетет корзины, мастерит всякие туеса и лукошки. Ездил в дальнюю волость, чтобы добыть кое-какие продукты. Ему повезло: достал несколько буханок хлеба, немного мяса и капусты. С провизией в Лиепае худо.

При словах старика о хлебе и мясе у Вилиса потекли слюнки. Старик, видимо, заметил это. Он сочувственно взглянул на юношей, и на его грустном, оттененном заботами лице появилась добрая, отеческая улыбка. Он снял котомку, развязал ее и, не доставая оттуда буханку, отрезал два изрядных ломтя.

— Возьмите, пожалуйста, — сказал он и подал каждому по ломтю.

Вилис отвернулся. В горле словно застряло что-то острое, режущее. Они выманили у этого бедного человека хлеб. Он верит, что они бежали из немецкого лагеря. Если бы он знал, кто они на самом деле, — так стал бы он разве делить с ними добытый с таким трудом кусок хлеба?

— Пожалуйста, возьмите, — повторил старик. Державшая ломоть костлявая, коричневая от загара рука дрожала.

— Бери! — резко крикнул Лейнасар.

Вилис понял, что не взять нельзя, и взял. Он стал есть, медленно отламывая черный пахучий хлеб. Но и самый вкусный хлеб иногда может показаться горьким.

Подошел машинист и помог старику взобраться на тендер. Поехали. Солнце уже поднялось довольно высоко. Туман рассеялся, наступил пригожий день 10 октября.

Вот уже показались домишки лиепайского пригорода. Паровоз петлял по разветвленной сети рельсов, которая все ширилась. Затем он ненадолго остановился. Помощник машиниста взобрался на тендер. Он помог старику снять мешок.

— Дальше лучше идти пешком. Мы уже в Лиепае.

Паровоз покатил дальше, а три пассажира постарались как можно скорей исчезнуть с путей. Они пришли на узенькую улочку, по обе стороны которой тянулись огороды.

— Как же вы думаете до Вентспилса добираться? — спросил старик.

— Узкоколейкой до Кулдиги, а дальше как придется, — ответил Вилис.

— На Кулдигу поезд отходит вечером. Куда вы денетесь на день?

— Побродим где-нибудь.

— Ой, молодые люди, — вздохнул старик, — никуда это не годится, вас опять схватят и опять отправят куда-нибудь.

— А что же нам делать? — озабоченно спросил Вилис.

Какое-то время они шли молча.

— Идемте, ребята, ко мне. Отдохнете, а потом вечером с божьей помощью отправитесь дальше.

— Удобно ли это? — спросил Вилис скорее приличия ради.

— Что тут неудобного? И какой теперь может быть разговор об удобствах? Неудобства, которые приходится терпеть из-за немцев, не имеют предела. — Старый учитель сердито дернул на спине котомку.

— Я понимаю, — сказал Вилис, — учителю, который за свою жизнь сросся со школой, нелегко томиться без работы.

— Да что о школе говорить! Разве они только одни школы закрыли? Вот и в церкви Анны немцы долгое время воловьи шкуры сушили. Да чего только они не творили…

Помолчав, учитель добавил:

— И у меня дочь в Германии, в рабочем лагере. Ничего не знаю о ней.

Лейнасар шел позади и в разговоре не участвовал. Вилис не знал, что ответить, и они молчали.

Старый учитель занимал чистую, но полупустую однокомнатную квартиру на улице Скую. Видно было, что отсюда многое унесено и продано, чтобы как-нибудь прожить. Смыв дорожную пыль и паровозную копоть, Вилис и Лейнасар растянулись на одеяле, разостланном стариком на полу, и весь день проспали непробудным сном.

Когда заботливый хозяин разбудил их, уже начало смеркаться. Он не успокоился, пока они не съели по тарелке щей и ломтю хлеба. Только тогда старый учитель, пожелав им счастливого пути, отпустил их.

Было так темно, что они почти наугад определяли, в какой стороне находится станция. Но так они шли недолго. Когда уже послышался шум станции, вдруг завыла сирена воздушной тревоги. С пронзительным гулом промчался над ними советский самолет. Над станцией и железнодорожными путями расцвели четыре осветительные ракеты. Стало светло как днем. Станция была до отказа забита грузами. Длинные товарные составы, бесчисленные вагоны с оружием и боеприпасами, цистерны с горючим.

Кто-то пронзительным голосом выкрикивал приказания на немецком языке. Заработали зенитные батареи и пулеметы. В воздухе еще ничего не было видно, но его уже прошивали бесчисленные нити трассирующих пуль. Станция и ее окрестность дышали страхом.