Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

— Лодки к шведам ходят? — спросил Лейнасар.

Паэгле рассказал, что через несколько дней после отплытия «Гулбиса» связь со Швецией опять была потеряна. Люди переправляются кто как может. Доктор костит Лейнасара.

— За что же? — удивился Лейнасар.

— Доктор перебросил в Швецию Карнитиса. Два дня назад Карнитис вернулся. Шведам о «Гулбисе» все известно. О задержании Лейнасара тоже. Связь они прервали умышленно. Не надеются на код. Опасаются, что Лейнасар выдал его немцам.

— Сволочи!

— Карнитис привез новый код, но связи еще нет. Доктор приказал как можно скорее возобновить связь.

Паэгле посоветовал Вилису и Лейнасару еще этой ночью покинуть город и отправиться к родственникам Пиладзиене. Он подробно объяснил, как попасть туда, но посоветовал переночевать в лесу и уже днем разыскать усадьбу. Обо всем он, Паэгле, доложит Доктору.

По кочковатым убранным огородам и по задворкам Паэгле проводил Лейнасара и Вилиса до окраины. Затем скрылся в темноте.

— Всюду одна и та же канитель, — сердился Вилис.

— А кому пожалуешься? — ответил Лейнасар и ускорил шаг.

Взошла луна, и идти стало легче.

Родственники Пиладзиене были люди практичные. Они тоже пускали к себе на хутор приезжих, но не в таком количестве, чтоб те жили друг у друга на головах. Зато те, кого они пускали, сложа руки не сидели. Хозяин каждого приставлял к какому-нибудь делу. Когда выкопали картофель и убрали кормовую свеклу, для постояльцев началась барщина.

С обмолотом озимых задержались. Молотилка, которую ждали, так и не пришла. Но не погибать же урожаю! Об этом даже подумать страшно было. Весь урожай вовремя доставили в овин. В дровах недостатка не было. Немецкие солдаты за самогон еще в августе привезли хозяину «развалившийся» в море плот. Почти весь лес уже успели распилить, и все навесы и пристройки были забиты дровами.

Тирлауку дали тачку, и дрова из поленниц постепенно перевозились в овин. Туда же складывали необмолоченный хлеб.

Овин дымился беспрерывно. Еще с дедовских времен сохранилась часть цепов, часть смастерили теперь. Древние латыши вставали на молотьбу со вторыми петухами. Родственники Пиладзиене так строги не были. Но к пяти утра все уже должны были быть на месте. Затем тащили на ток насушенное в предыдущий день, и цепы начинали свою пляску.

Сам хозяин за цеп не брался. Тирлаук утверждал, что это из-за штанов. Никто не мог понять, на чем они все-таки держатся: обычно они сползали так низко, что большой бугристый живот закрывался лишь грязной рубахой. Казалось, стоит хозяину неудачно нагнуться, и он запутается в своих штанах. Тирлаук все надеялся на это. Хоть поиздеваться бы над кровопийцей. Но Тирлаук этого так и не дождался.

Хозяину почему-то никто не перечил, хотя он никогда даже не ругался, да и вообще не умел повышать голоса. Глотка, видимо, была не так устроена. Он только пищал, точно мышь, и когда что-нибудь делали не так, как ему хотелось, в писке его слышалось отчаяние. Голос становился слезливым.

Если кто-небрежно обращался с хлебом, старик пищал:

— Латыши, милые, что же это вы? Народ так бедует, так бедует, а вы последние крохи по ветру пустить хотите.

После обеда прибирали солому, веяли зерно и тащили мякину на сеновал. Затем надо было ссыпать зерно в мешки и везти его в клеть. Это тоже делалось по строго установленной процедуре. Сперва зерно сыпали в большую окованную железом меру, а уже оттуда по мешкам. Каждая мера отмечалась палочкой в потрепанной записной книжке.

Когда на току было прибрано, хозяин говорил, сколько натаскать в овин на завтра. Постояльцы клали на колосники не больше, чем предстояло на следующий день обмолотить, растапливали печь. Тем временем хозяин с хозяйкой хлопотали в клети. В этих случаях никому не разрешалось туда и близко подходить. Однажды Тирлаук все же подсмотрел, что они там делают.

— Они прячут зерно, — сообщил он. — В клети остается только часть обмолота.

От этого никому легче не стало.

Если кто из постояльцев начинал слишком роптать и заикался об уходе, на лице отчаявшегося хозяина возникали морщины, казалось — сейчас он расплачется:

— Ой, милый человек, хорошо ли это будет? По мне, вы можете идти. Я ведь вас только по доброте своей держу. Но шуцманам не нравится, если кругом чересчур много людей болтается. Мой племянник частенько заглядывает ко мне, справляется, живут ли все чинно и мирно.

Этого было достаточно, чтобы никто никуда не уходил.

Лейнасара и Вилиса поместили в самом овине. По вечерам, когда все расходились, они должны были следить за тем, чтобы большая печь топилась, по крайней мере, до десяти или одиннадцати. Из огромной печи клубами валил дым, поднимавшийся к колосникам. Все помещение было полно едкого дыма. Его не было только над самым глинобитным полом. Чтобы дым не ел глаза, Лейнасар и Вилис передвигались ползком. Более или менее терпимо было в яме, у самого устья печи. Но тут опять же стояла такая жара, что приходилось скидывать рубаху.

— Теперь я понимаю, почему в народных песнях овин обычно сравнивают с адом, — жаловался Вилис, и от дыма по его закоптевшим щекам катились слезы.

— Да, мы попали в лапы к живодеру, — соглашался Лейнасар, страдавший не меньше Вилиса. — Единственная надежда на то, что нас скоро отсюда отзовут.

Но и эта надежда пока не сбывалась. Целую неделю ими никто не интересовался. 14 октября, все еще не привыкшие к ужасам овина, они узнали, что днем раньше немцы выгнаны из Риги. Об этом сообщил Тирлаук.

— И это все? — спросил Лейнасар.

— Разве мало?

— А надежды «курелисовцев» на волнения, а помощь иностранных держав? А все планы ЛЦС?

— Надо ждать. Все будет.

— Когда на горе рак свистнет! — вставил Вилис.

Падение Риги хозяина не удручило. Он продолжал распоряжаться. Наконец Тирлаук не стерпел:

— Разве не надо бы бросить всю эту ерунду и хоть добрый самогон сварить?

— Пока латыш шевелится и крышка на гробу еще не приколочена, он работает, — пропищал хозяин, не пускаясь в дальнейшие разговоры.

— Чужими руками! — крикнул ему вслед Тирлаук, но хозяин попросту не расслышал этого.

Только спустя неделю к овину подъехал на грузовике Паэгле и сказал, что Лейнасар, Вилис и Тирлаук немедленно должны уехать с ним.

— Слава богу! — воскликнул Тирлаук. — Еще два дня, и я тут же в овине повесился бы.

Иначе к этой новости отнесся хозяин.

— Как же это так? В самую страду? Да разве мы не могли хоть недельку еще поработать, сделали бы самое необходимое? — пищал он.

— Приказ Доктора, я тут ничего не могу поделать, — оправдывался Паэгле.

— Но, может быть, Доктор согласился бы? Надо было поговорить.

— Приказ есть приказ, тут и говорить нечего, — отрубил Паэгле.