Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Некоторые ортодоксальные лютеране хотели в этом хаосе создать хоть какую-нибудь видимость благолепия и, по крайней мере, раз в день отправлять богослужения. Для этой цели они выбрали каретник и начали вербовать себе сторонников.

Однако из этой затеи ничего не получилось. В каретник ворвался вдрызг пьяный руйенский лютеранский пастор Слокенберг. Держа на плече оглоблю, он вопил:

— Вон из храма божьего, фарисеи и стяжатели. Наместник Христа на земле — это я. Прикажу архангелу Гавриилу затрубить в рог, и на коммунистов придет погибель! Ступайте все за мной в Руйену, я там буду служить такой молебен, что никто до самого страшного суда из церкви не выйдет! — Затем, трижды помахав над головой оглоблей, он запел:

Каретник быстро опустел, и Слокенберг, довольный содеянным, швырнул оглоблю в угол.

Разгневанные ортодоксы переехали из Гриниеков на отдаленный хутор. Уезжая, они грозились, что рано или поздно добьются, чтобы Слокенберга лишили пасторского сана. Слокенберг им за это отомстил. Когда наконец в Швецию должен был отправиться «святой челн» с пасторами, Слокенберг запретил сообщать об этом ортодоксам.

В таких условиях Лейнасару и Герцогу приходилось работать на рациях. В чемоданах Герцога оказались хорошо знакомый Лейнасару «Мориц» и привезенная Карнитисом из Швеции рация «Янка-Юхан». Связь по новому коду, увы, нерегулярную, установили на третий день.

В Гриниеках опять появился связной Паэгле с новым материалом для передачи. Он застал всех трех радистов (Вилис все еще числился радистом) за игрой в «очко» с католическими священниками. Все были навеселе — не пить в поповской компании было невозможно. Дольше всех сопротивлялся Лейнасар, но вскоре сдался и он. Он быстро охмелел и, наверно, поэтому все время выигрывал. Карманы его были полны немецких марок и разной иностранной валюты. Все это, может быть, сошло бы с рук, если бы Паэгле прибыл один. Ничего не стоило бы вовлечь и его в компанию. Но в коляске мотоцикла Паэгле сидела молодая женщина. Она тоже вошла в большую столовую. Темный спортивный жакет, начищенные до блеска сапоги, белая кофточка, накинутое на плечи теплое пальто верблюжьей шерсти и тоненький ивовый прут, которым она нервно нахлестывала по голенищу, делали ее похожей на амазонку.

Женщина остановилась посреди комнаты и, щурясь от света лампы и поджимая губы, смотрела на заваленный деньгами и уставленный бутылками стол. Все притихли. Только стоявший в углу на стуле патефон продолжал играть «Маленького гвардейского офицера». Первым опомнился один из католических священников. Он вскочил и бросился к женщине с хрустальным бокалом в руке, через края которого лилось темно-коричневое пиво. Одной рукой он протянул женщине бокал, а другой попытался обнять ее.

— Пей, красотка! — воскликнул он. — Будем праздновать светопреставление!

Женщина уклонилась от объятий пьяного и оттолкнула бокал. Коричневая жидкость выплеснулась на белую кофточку. Женщина наотмашь хлестнула священника прутиком. На щеке ксендза заалела красная полоска. Он громко рассмеялся, собираясь повторить атаку, но остальные, разразившись громким «ура!», оттащили ксендза прочь.

— Кто тут Лейнасар и Аринь? — громко спросила женщина.

— Я! — откликнулись оба.

— Где ваша комната?

Лейнасар, Герцог и Вилис оставили столовую. Паэгле с женщиной последовали за ним.

— Я — уполномоченная доктора Гинтера, учительница Валентина Яунзем. Доктор хочет знать, почему так ненадежна связь со Швецией?

— Мы делаем все, что можем, — оправдывался Герцог.

— Я видела, что вы делаете.

— Шведы хотят — отвечают, хотят — молчат, — добавил Лейнасар.

— Во сколько сегодня был сеанс?

— В половине пятого.

— Какие результаты?

— Требовали сведений, а у нас ничего не было.

— Как с лодками?

— Две, наверно, высланы.

— Что это значит — наверно?

— Ответ был не очень определенным.

— Почему не добились определенного ответа?

— Как этого добиться?

— Работой! А вы пьянствуете! Народ надеется на вас, Доктор надеется на вас, а вы… Расстрелять вас надо! Повесить! Убить!

Женщина не кричала. Она говорила тихо, чуть сиплым голосом, цедя слова сквозь зубы. Она презрительно огляделась вокруг, повернулась и вышла.

Паэгле кинул на стол бумажный сверток и только успел сказать Герцогу:

— Передать этой же ночью!

Затем бросился за Валентиной.

Пока шел разговор в комнате радистов, попойка священников продолжалась. Случай с женщиной всех развеселил. Он внес какое-то разнообразие в уже надоевший разгул. Многие смеялись до колик в животе. Отвергнутый ксендз никак не хотел сдаваться. Под смех своих коллег он выбежал из комнаты и вскоре вернулся с топором.

— Послушай, таких хорошеньких не убивают! — крикнул кто-то.

Ксендз не ответил. Пошатываясь, он подошел к роялю и двумя-тремя мощными взмахами отколол несколько щеп. Рояль только жалобно застонал. Собутыльники замолкли.

Ксендз накидал щепок в камин и зажег их. Запылал огонь.

Когда уполномоченная Гинтера, возвращаясь, хотела быстро пройти через комнату, ксендз опять преградил ей дорогу.

— Сударыня!. Этот камин горит в вашу честь. Вы знаете, что там горит? Там горит музыка. Тоже в вашу честь!

— Браво! — кричали остальные.

— Правильно делает, если женщина публично дает пощечину, то надо поцеловать ей ручку, — заметил кто-то.

Но Валентину и на сей раз не тронуло внимание ксендза. Она резко отстранила его и, порывисто вскинув голову, вышла.

Вскоре внизу затарахтел мотоцикл.

— Получается, что нами любая гусыня командовать может, — возмущался Вилис.

Посещение Валентиной Яунзем Гриниеков не осталось без последствий. Доктор решил Гриниеки разгрузить. Далеко слышимый шум бесшабашных кутежей стал чересчур громким. Видимо, что-то засекли и немецкие пеленгаторы. Гинтера предупредили об этом.

Прежде всего из Гриниеков убрали радистов. Приехали штабная машина Гинтера и перевезла Герцога, Лейнасара и Вилиса в баптистскую церковь в Ужавской волости. Им было приказано как можно реже покидать помещение. В определенные дни и часы Вилис должен был ходить в Сарнаты, к поселившемуся там Тирлауку. У него Вилис забирал шифрованный материал для передач и ему сдавал полученные сообщения.

Для радистов масленица кончилась. Больше остальных возмущался Вилис. Разгул в Гриниеках увлек его. Теперь в пустой и полутемной баптистской церкви его опять начали одолевать мрачные мысли. Но, когда он в трезвом состоянии вспоминал свои выходки, ему нередко становилось тошно. Герцог и Лейнасар отнеслись к происшедшему по-деловому. Им-то что? Что велят, то и делают, и все.