Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

Будучи кавалером ордена Лачплесиса с двадцатого года, хозяин еще помнил дисциплину и примирился.

Паэгле только разрешил им помыться и отряхнуть с одежды пыль.

— Куда мы едем? — спросил Лейнасар, влезая в машину.

— В Гриниеки, — ответил Паэгле.

Гриниеки находились километрах в пятнадцати южнее Вентспилса. На седьмом километре грузовик, на котором везли Лейнасара, Вилиса и Тирлаука, ждала легковая машина. Когда они подъехали к ней почти вплотную, она тоже двинулась вперед.

— Что это за колымага? Не фрицевская ли ловушка? — спросил Лейнасар.

— Ничего подобного. Это штабная машина Доктора. Тут начинается наша зона, — объяснил Паэгле.

— Какая это наша зона?

— С этого места берег охраняют ребята Себриса.

Что это за ребята Себриса, Лейнасар еще не понимал, но раз речь шла о «нашей зоне», стало быть, все, наверно, в порядке.

На одном перекрестке томилась бездельем группа молодых парней в потрепанных немецких мундирах. Когда машины приблизились, один из них повелительно поднял руку, но, заглянув в легковую машину, кивнул, чтобы ехали дальше, и даже приложил руку к шапке.

Лейнасар обвел внимательным взглядом стоявших на дороге парней и решил, что они, наверно, и есть себрисовские ребята.

На обочине дороги стоял человек. Легковая машина затормозила. Человек перепрыгнул через канаву и побежал в лес. Затем он вернулся с двумя чемоданами. Из легковой машины вылез Тирлаук и взял у него чемоданы. Видно было, что в чемоданах что-то ценное, ибо Тирлаук обращался с ними, как с сырыми яйцами.

Самого владельца чемоданов все же в легковую машину не взяли. Тирлаук показал ему на грузовик.

— Ведь это Герцог Екаб!.. — воскликнул Паэгле.

О Герцоге Екабе Лейнасар уже слышал. Его ждали еще «курелисовцы» в Скривери, потом о нем были разговоры перед поездкой «Гулбиса». Но Герцог не появлялся. Наконец «знаменитость» эта все же всплыла, вылезла из отцовского хутора «Зелени» в Рундале. Видимо, Герцога Екаба тоже соблазнила перспектива перебраться на шведский берег. Лейнасар знал, что этот хваленый радист был Карлисом Аринем, в прошлом плававшим на пароходе «Герцог Екаб». Оттуда была и его кличка.

Герцог Екаб чуть ли не бегом кинулся к машине и ловко перемахнул через ее борт.

— Морская сноровка, — заключил Лейнасар.

Аринь сначала поздоровался с Паэгле, затем с остальными. Лейнасар поближе рассмотрел своего наиболее серьезного конкурента. Ариню было лет сорок. Рослый, крепкого сложения, волосы темные, голова как-то странно склонена набок, почти детская улыбка.

Лейнасар также знал о его похождениях на судне «Герцог Екаб». В 1940 году, когда в Латвии установилась советская власть, «Герцог Екаб» находился в каком-то перуанском порту. Там он мог бы спокойно уйти от советской власти, но команда судна не была настроена националистически. Матросы поддержали советскую власть и подняли бунт. Они обратились в Советское консульство за помощью, и судно в конце концов вернули в Латвию. Когда началась война, судовой радист исчез и только теперь появился снова.

После того как на машину посадили Герцога, она без помех добралась до Гриниеков. Еще издали виден был большой двухэтажный дом, стоявший в нескольких километрах от моря.

Из бесконечных рабочих будней Лейнасар и Вилис попали на бесконечный праздник, из мрака — в свет бенгальских огней, из тягот овина — на беспрерывное пиршество. И какое пиршество!

— Так живут только те, кто мчится на курьерских прямо в ад.

На нижнем этаже во всю глотку орал радиоприемник. На втором — перекрикивали друг друга два или три патефона. Боевики и заунывные песенки доносились даже с сеновала и из ближней бани.

— На таком гулянье я еще не был, — сказал Вилис, выбираясь из машины.

Вилис не ошибался. При других обстоятельствах ни он, ни ему равные и мечтать не могли, чтобы попасть в такое общество. Тут собрался весь цвет латышской буржуазии, иначе говоря — шайка самых отъявленных мошенников. Нижний этаж занимали директора банков, департаментов и разных крупных акционерных обществ. По большей части с семьями. На втором этаже, который называли «небом», обитали почти одни служители культа. На время были забыты разногласия конкурировавших обычно между собой вероисповеданий. Дружба и общие мелкие будничные дрязги сблизили священников лютеранской, католической, баптистской церквей и разных сект.

Остальные хозяйственные постройки были забиты представителями более низких сословий. На сеновале ютились деятели разных отраслей искусств, а семья художника Струнке нашла приют в баньке. Сам живописец, правда, предпочитал находиться на сеновале, где ему свободнее дышалось. В баньке выпивки все-таки были нормированы. Об этом заботилась супруга художника, у которой был крепкий кулак. Детей и подростков держали в каретнике, ибо то, что творилось в остальных постройках, превосходило даже самые вольные представления об общественных нормах. Многие прибыли сюда с дорогой мебелью и хозяйственной утварью. Больше всего было роялей разных марок и систем. Поскольку выяснилось, что о переправке такого хлама в Швецию не может быть и речи, то все это кучами валялось под навесами. Иногда приезжал какой-нибудь рыбак и за полмешка салаки, несколько ящиков трески, утку или курицу брал столько добра, сколько мог увезти.

Всю эту пеструю компанию объединяло одно общее чувство — страх перед народом и надежда в Швеции или где-нибудь в другом месте хоть в какой-то мере возобновить паразитическую жизнь, к которой они так привыкли. При этом паразиты лелеяли одну надежду: они бегут ненадолго. Все образуется, и тогда опять жизнь пойдет по-старому, как в те времена, когда в Латвии еще развевался красно-бело-красный флаг. Семя ЛЦС попало здесь в хорошо удобренную почву. Недаром говорят, что утопающий за соломинку хватается.

Эти отметенные историей люди с величайшей радостью пошли бы в Швецию пешком, но ходить по морю могли только святые, да и то только в давние времена. А в Гриниеках даже святые слуги церкви были фантастически далеки от какой-либо святости.

Лейнасара, Вилиса и Герцога Паэгле поместил в угловую комнату на втором этаже. Таким образом, они должны были проходить через большую комнату, которую пасторы превратили в общую трапезную и в главное место своих возлияний. О том, чтобы большой стол посреди комнаты всегда ломился от яств и напитков, заботился целый отряд женщин — опытные экономки католических патеров. Великая любовь к наместникам божьим заставила этих женщин покинуть уютные дома в самых живописных уголках Латгалии.

Заботливые женщины обеспечивали кушаниями, но напитки тут употреблялись в таких количествах, что насытить попов легальным путем было совершенно невозможно. Выход опять же нашли представители «уна санкта эклесиа католика». Пользуясь опытом и давними традициями, они быстро установили в ближайшем сосновом перелеске два агрегата. Один из них давал самогон, другой — крепкое пиво, которое готовилось по точному аглонскому рецепту, с примесью табака и багульника. Оно почти не пенилось и было тягучим, как сироп, а по цвету своему напоминало воду из глиняного карьера. От двух стаканов такого пива с непривычки начинало пошатывать. Главным мастером при самогонном аппарате поставили баптистского пастора из Лимбажской округи Клявиня, а самым способным пивоваром оказался воспитанник духовной семинарии Казимир Трасун. Оба мастера негласно соревновались, кто лучше угодит поповской компании. А попам было безразлично, что они пьют, лишь бы лить в глотку что-нибудь дурманящее.