Михаил Никулин - Повести наших дней

Димитрий на какие-то секунды открыл глаза, и взгляд его, бессмысленно блуждая, остановился на Буркине:

— Ваня… А Надежда с тобою… веди ее нашей дорогой и сына тоже… Того бы я осилил… оружие…

Первое слово Димитрия подбросило Буркина со стула. Он стоял перед кроватью и в неистовом внимании слушал.

— …Оружие, — повторил Димитрий. В следующее мгновение грудь его, будто силясь набрать воздуха, поднялась и упала. И тут же на лицо Димитрия легла полная отрешенность, та отрешенность, о которой говорят одним словом — всё.

Вошла старенькая сестра. Как обычно, послушала пульс, посмотрела на Димитрия и сказала Буркину:

— Теперь ждать не надо — он уже ничего не скажет.

— А он уже сказал! Последние слова он сказал мне и моим товарищам. И я должен им передать! — И, усиленно вытирая лицо, часто моргающие глаза, он озабоченно зашагал из больницы.

Буркин знал, что́ сказать Надежде и Акиму. Он имел право объединить и те слова, которые Димитрий сказал Грешнову на лесной дороге, где был смертельно ранен, с теми словами, которые сам услышал от Димитрия в последние его секунды. В тех словах был один и тот же смысл: оружие надо носить при себе.

Эту мысль Буркин внушил товарищам от имени Димитрия Чикина. Подтверждение, что все было именно так, я, шедший вместе с ними за гробом Чикина, увидел в том, что у самого Буркина револьвер не был скрыт, как всегда, под одеждой — он висел на широком ремне, который опоясывал его дубленый полушубок. У Акима Ивановича на поясе, поверх стеганки, тоже висел револьвер, только в желтой кобуре, а не в темно-коричневой, как у Буркина.

Револьвер был и у Надежды. На белой ее шубейке особенно заметны были чистота и новизна широкого пояса и черной кобуры.

Михаил Грешнов и Андрей Костров пришли на похороны в шинелях, при шашках.

Вооруженным людям труднее заплакать: за гробом шли в суровом молчании. Катя шла вместе с терновской молодежью, с подростками впереди гроба, который везла та самая бурая лошадка, что была вместе с покойным в последней его дороге по колхозным делам. В печальном согласии звучали голоса:

Пересекали родниковую лощину в ее вершине. Приближались к подворью Насоновых. Я шел рядом с Акимом Ивановичем. Мы оба заметили: в калитке, с обнаженной головой, стоял Анисим Лаврентьевич. Когда Аким Иванович поравнялся с ним, Насонов негромко сказал:

— Аким, какая ошибка вышла. Мне бы туда отправляться, а повезли его. Он же такой молодой и такой полезный для жизни… А что я?.. Человек бездорожный.

— С кладбища зайду потолковать. Попробуем вместе найти дорогу, — сказал Аким Иванович.

На самой окраине хутора, когда завиднелись шлях, кладбищенское взгорье и каменная ограда, в людском движении произошла какая-то заминка, всполошенность, и голос Буркина, бесспорно выражавший негодование, сначала послышался где-то за гробом, а потом впереди его:

— Да чем же они думали?! С кем устроили встречу?! Дорогу!

Я не видел причины людской всполошенности, сердитых выкриков Буркина и подавленного смущения Акима Ивановича. И я спросил его, в чем дело.

— Ведут арестованных… Они замешаны: давали приют убийцам Димитрия… — объяснил Аким Иванович.

Об аресте трех хуторян я узнал очень немногое. В стороне от лесной дороги, по которой возвращались в Затишный Димитрий Чикин и Михаил Грешнов, милиционеры обнаружили прерывистые следы. Тот, кто их оставлял, умышленно сбивал со следа. Широкий каблук его обуви был прибит вместо гвоздей тремя ухналями. Ухнали были стерты, но все же оставляли видимый след. Вчера эти следы обнаружили в вишеннике на подворье Сашки Гундяева. И был найден малозаметный отпечаток в коридорчике, на ступеньке лестницы, что вела на чердак гундяевского флигеля. На чердаке нашли постель — тюфяк и подушку… Уличенный Сашка Гундяев признался, что «квартирант» угрожал застрелить его, если не даст приюта или попытается выдать властям. На вопрос: «Кто он — квартирант?» — Сашка Гундяев упорно отвечал: «С ним я детей не хрестил и цигарок не раскручивал» — и обязательно добавлял: «У него оружье. А с оружьем, любого дурака спроси, с ним шутки плохи». Потом Сашка Гундяев разозлился, что ему одному допрос учиняют, а братья Сытины «вольготночко себе расхаживают, будто ни в чем не повинные», и он в крикливом озлоблении выдал Сытиных, которые тоже давали ночлежный приют «квартиранту». И теперь их всех троих гнали в район.

Взволнованного Буркина опередил Михаил Грешнов. На бегу, поддерживая шашку, он кричал конному милиционеру:

— Товарищ Гурьев, это я, Грешнов! Вы ж меня тогда через лес провожали! Помните?

Гурьев слезает с седла. Нам не слышно, что говорит ему Грешнов, но на секунду позже до нас ясно доносится повелительный голос милиционера:

— Назад их! В лощину! За кусты!

И другой конный милиционер спешно загоняет арестованных в лощину, за кусты. Сам же Гурьев, держа лошадь в поводу, снимает папаху со своей преждевременно и густо поседевшей головы. И стоит он недвижим, пока проходят в печальном шествии к кладбищу все те, кто провожает в последний путь Димитрия Чикина.

…Буркин знал, что я завтра уезжаю из Затишного. Вместе с Катей, прямо с кладбища, они пришли к Зубковым. Буркин сказал, что он пришел попрощаться со мной.

— Я тоже завтра утром уезжаю — вызывают в райком… Михаил Захарович, ты же шел сюда вместе с Акимом. Куда он завернул?

— И в самом деле — куда? — спросила Катя.

Я сказал им, какими словами, где и когда обменялись Анисим Насонов с Акимом Ивановичем, и добавил:

— По пути домой Аким Иванович, как и обещал, завернул к Насонову.

— Вот как… Интересно. Хорошо, — сказал Буркин. — Ты, Катерина Семеновна, как думаешь?

— Душа горит — хочу знать, с какими новостями придет Аким, — ответила Катя.

Пришел Аким Иванович. Раздеваясь, он заметил, что мы молчаливо ждем его слова, заговорил:

— Митя Чикин все перевернул во мне. Я теперь уразумел, что человеку надо давать ту цену, какую он сам заработал… Катя, ты хорошо слышишь, что говорю?

— Акимушка, я хорошо тебя слышу.

И не скрыть было Кате дрожи в голосе.

— Нынче и мне твой голос, Аким, как-то понятней.

— Ну, тогда слушайте вот еще о чем. В разговоре дал мне Анисим совет: снести плетень, что отгораживает сад Еремеевых от сада Насоновых. И будет тогда у колхоза один большой сад. Ты, говорит, Аким, помнишь, что на меже садов есть домик-сторожка. Я по весне туда переселюсь, если разрешите, буду у вас садовником и сторожем. Я ж, говорит, еще мальчишкой кое-чему научился по садоводству. Я, говорит, и покойному Димитрию об этом толковал, Димитрий тогда сказал: «Ты, Анисим, выздоравливай. Все будет так, как ты плануешь. Только выздоравливай».