Михаил Никулин - Повести наших дней

— Я — Тит Огрызков, годы пробыл на высылке. Там крепко понял поговорку: «На чужбине обрадуешься и собаке с родного края».

— Значит, я и есть собака с родного края? Покорно благодарю! — И Сергей Иванович повернулся, чтобы уйти.

Огрызков забеспокоился:

— Постой, не уходи! Давай присядем вон на бугорок! Твоим издали будет видно, где ты… Я задержу тебя на какие-то минуты. Душа просит разговора…

Они сели на припаленный солнцем, но все еще зеленый пырей придорожного бугорка. И, прежде чем начать разговор, Тит Огрызков поведал своему хуторянину, что он уже на свободе, и показал ему свои документы.

Сергей, вчитываясь в них, изредка поглядывал на Огрызкова. Опасливая настороженность на его лице сменилась задумчивым недоверием, и он спросил:

— А зачем ты в кустах скрывался?..

— Ну так уж и скрывался, — усмехнулся Огрызков. — Не хотел мешать тебе вволю выкупаться… Я вот про что. Мне ведь около пятидесяти. По военному времени найдут и мне работу на обороне. Да я и сам готов к этому… Но душа горит поближе подойти к родным местам.

— В родных местах сейчас «они». Так ты что, к «ним»?

— Ты слушай меня, а не испытывай, — почерствев в голосе, ответил Огрызков. — Хочу хоть издали поглядеть на родные места. Поглядеть на них с левого берега Дона… Там и встретить земляков можно. С ними дружней работать на оборону. А теперь хочу расспросить тебя кое о ком. Догадываешься — о ком?

— Пока нет, — ответил Поздняков.

— Я про Анну, про дочку. Она писала мне про тебя и про себя.

— Чего ж она могла писать про меня?

Огрызков полез во внутренний карман стеганки, достал изрядно помятый конверт и прочитал из дочернего письма:

— «Батюня, стыдно мне с тобой об этом. С мамой было бы куда легче. Хожу к ней на могилу, спрашиваю: «Как мне быть с Сергеем Поздняковым?.. Когда ты, мама, была жива, я о нем говорила: Сергей Иванович — хороший человек. А теперь вижу, что он мне лучший человек на свете. Я ему об этом ни слова. И он мне тоже ничего… А живем-то мы в одном флигеле. Когда он проходит в свою комнату, меня жаром обдает». Батюня, дай мне благословение. Со слезами прошу… А в остальном — как у меня получится». — Тит Огрызков перестал читать, вложил письмо в карман и сказал: — Писалось это два года назад. Я тогда отписал ей свое благословение. Дал совет делать жизнь по своему усмотрению… За два года у вас могло получиться? — уже прямо к Позднякову обратился Огрызков.

— Не смогло получиться.

— Может, письма моего не получила?

— Письмо она получила. Вместе читали.

— Ну так что?

Этот вопрос Огрызкова рассердил Сергея Ивановича:

— Как же я мог пойти на такое! Ну давай вспомним, когда и как она попала в нашу семью?..

Им легко было вспомнить о том, что до конца дней не забывается…

На стыке тридцатого и тридцать первого годов морозным, малоснежным утром на хуторской улице стояла вереница саней. Сверху на сумках и мешках в беспорядке сидели хуторяне в овчинных полушубках, в сапогах и валенках, женщины, закутанные в теплые платки. Это отправляли из хутора окулаченных.

С огородов, из-за дворовых плетней, с крылец хат глазами провожали их те, кто оставался в хуторе. Провожали без лишних разговоров. Глядели на них то сурово, то тоскливо. Негромко спрашивали один другого: «Не знаете, куда же их?..» Ответ был один: «Власти обдумали — куда… Говорят, отправляем по месту назначения, подальше, чтобы не было от них помех строить новую жизнь».

Отъезжающие немного и не так уж весело потанцевали. На высоком взлете гармошка оборвала песенный мотив. Послышался распорядительный молодой голос Сергея Позднякова (ему тогда было только двадцать четыре), председателя сельсовета в хуторе Дубниговском:

— Думаю, что пора в путь!

И сами готовы были тронуться, но не тронулись: помешала этому Софья Беланова, молодая жена Сергея Позднякова — тоже из колхозных активистов… Да, это она тогда закричала на всю улицу:

— Погодите! Я — Сонька Беланова, два раза сеченная белыми, ими же прозванная Сонькой Краснохвостой, хочу спросить строителей колхозной жизни: почему Федосья Огрызкова и ее дочка Нюрка сидят в санях и навзрыд ревут. Сани скоро поплывут от их слез… И никто из нас не спрашивает: почему они в таком горе?! И почему Тит Огрызков, муженек Федосьи и родной папаша Нюрки, — в другом настроении?!

И Софья строго спросила Федосью и Нюрку, что им надо.

Мать с дочерью кинулись к ней, уцепились за ее полушубок. Мать сквозь слезы — с просьбой к Софье:

— Сбереги нас с дочкой, возьми на соблюдение!

— И возьму! — заявила Софья.

Колхозные активисты и с ними Сергей Поздняков с опасением предупреждали Софью, что ей самой придется ответить за своеволие.

— Отвечу! Знаю, что делаю!

С саней стали выкрикивать те, кто подлежал выселению:

— Титка, ты что, не муж и не отец?!

— А раз муж и отец, то и наведи положенный порядок! В момент загони в сани и Феньку и Нюрку!

Не загнал тогда Титка Огрызков жену и дочку в сани, хотя слыл смелым, сильным и среди отъезжающих был один из молодых. Он уже приготовился навести порядок, но слишком властно глядела на него Софья Беланова, слишком плотно она прижимала к себе его жену и дочку… И еще со дворов к саням подступали те, что оставались в хуторе жить по-новому.

— Уезжайте к чертовой матери со своими старыми порядками! — негодовали они.

— Нагляделись мы на ваши порядки!

— Вам бы все загонять нас, как овец на баз!

— Федосья, не хочешь с ними — оставайся с нами! — подавали советы женщины.

— А Нюрку не дозволим отрывать от матери!

Тишина наступила как-то сразу. Над передними санями поднялся старик с широкой белой бородой, снял шапку, костыль поднял над головой. На ногах стоял прочно, заговорил твердым голосом:

— Титка, не трожь ни жены, ни дочки. Жизнь — она обороты имеет… Тебе, молодому, одному будет легче дождаться своего дня! — И дед Лиховидов, или, как обычно его звали, дед Лиховид, опустился на свое место в санях.

— Дед Лиховид, Титка уразумел твои слова! — ответил Огрызков.

Новые секунды тишины, и все услышали негромкие, но твердо сказанные слова Софьи Белановой, обратившейся к мужу и к его товарищам:

— Можно подумать, что вам горько расставаться с ними?.. Долго они еще будут захламлять улицу?

Сергей Поздняков, пошептавшись с товарищами, вручил милиционеру какие-то бумажки, нетерпеливо взмахнул рукой, а когда сани тронулись, напутствовал отъезжающих:

— Дед Лиховид предсказал вам: дескать, жизнь — она обороты имеет: вот и катитесь отсюда! Такой оборот для вас получился!

…Обо всем этом они вспомнили, сидя на затравевшем бугорке, в сторонке от проселочной дороги, вблизи берега речки, названия которой они не знали.