Михаил Никулин - Повести наших дней

А дальше уже говорил только Сергей Поздняков, сводя смысл разговора к тому, почему он не женился на дочери Огрызкова, Анне:

— …В ту пору ей было десять. И Федосья и она сразу тогда поселились с нами. Моя Софья полюбила Нюрку и за ласковость, и за чуткость к людям. И уже совсем прилипла к ней сердцем после того, как Федосья потопла в Дону… Поехала проведать брата. В октябре это было. И хоть дни стояли солнечные, но воздух обдавал холодом. Ей захотелось рыбой нас угостить. Взяли с племянницей бредень да и направились к Дону… В воде ей стало плохо, и на другой день в повозке привезли ее мертвой… И тут уж Соня и Анюта стали неразлучными. Вздохнуть не могли одна без другой. У Анюты через два-три дня в школе контрольная — и в нашем флигеле до полуночи горит лампа: всей семьей решаем задачи или пишем диктовку. А с восходом солнца Соня бежит к коровам на МТФ, и Анюта за ней. «Я, говорит, тоже буду дояркой…» И получилась из Анюты доярка — да еще какая! После смерти Сони… она на ферме заняла ее место. Соня-то умерла в молодые годы: белогвардейские плети раньше времени столкнули ее в могилу…

Сергей Иванович задумался. Печалили воспоминания. Встряхнувшись, заговорил:

— Ты, Тит Ефимович, пойми и то, что Соня, чуя скорую кончину, дала мне наказ: выхлопотать Анюте фамилию Беланова, то есть ее, Сонину фамилию.

— Выхлопотал? — как о чем-то очень важном спросил все время молчавший Огрызков.

— А как же… — И вдруг Поздняков споткнулся на слове и стал неловко поправляться: — Собрался выхлопотать, да времени было в обрез, не успел. Сонино завещание так и не выполнил…

— А хотел? — глухо спросил Огрызков.

— Хотел.

И оба задумались.

— Вы мосток переходили, а я из-за кустов зорко присматривался к твоим помощницам, — заговорил Огрызков. — Анюты с тобой нету… Я понял, почему жениться тебе на ней вроде нельзя было… Но почему ее, лучшую доярку, не взял с собой в эту дорогу?.. А может, Анюта некрасива собой? И может, в этом загвоздка?.. Бывает же так: девчонкой — хороша, а с годами сильно подурнеет…

— Нет-нет! — отмахнулся Сергей от слов Огрызкова. — Из Анюты выросла красавица. У нее глаза точно твои, отцовские! — И он кинул беглый взгляд на Огрызкова. — Они у нее темно-серые, глубокие, что вода в этой речке. Не будь я с ней вроде как в родстве и будь немного помоложе… Ах, да что там… Стоило только заговорить о ней — и сердце пожаром охватывает.

— А где ж сейчас моя родимая дочка?

На этот прямой вопрос Огрызкова Поздняков не сразу ответил и отвечал на него опасливой скороговоркой:

— Она — там!.. Да, там! — И показал в сторону, откуда пригнал к этой речке колхозную скотину. — Там Анюта. Только ты, Тит Ефимович, лучше не спеши к ней.

— Это почему же? — удивился Огрызков.

— Да ведь Анна — человек иного направления. Боюсь, сцепитесь обоим на беду. Шуму наделаете… А там — «они»!

— Я перед тобой с раскрытой грудью! — Огрызков рывком поднялся. — Какой есть! — Он стоял перед Сергеем, высокий, прямой, и бросал ему слова признания: — Тогда я, по вашим соображениям, не был пригоден для нового порядка жизни. Значит, былое быльем не порастает?.. Стало быть, мне навсегда оставаться непригодным?.. А я-то думал… Но выходит, что и думать моей голове не положено?

Поздняков сурово выслушал его и так же сурово заметил:

— Положено твоей голове думать. И по документам твоим видно, что думал ты неплохо, иначе тебя не отпустили бы раньше срока. Но всего сказать тебе я не могу.

— Довольно, наговорились, поднимайся. За тобой вон, за пропавшим, кто-то скачет: и сам на лошади, и другую в поводу ведет.

Поздняков поднялся и, к своему неудовольствию, увидел, что за ним на спорой рыси спешил Канай Забродин.

— Этому не стоит знать, с кем я так долго беседовал, — беспокойным голосом сказал Поздняков и посоветовал Огрызкову спрятаться в приречных кустах.

— Ты ж только упрекал, что я хоронился в них, а теперь сам посылаешь туда?.. Да пошел ты к черту со своим советом! — решительно заявил Огрызков.

— Да ты пойми, что едет-то за мной Канай Забродин! Нашу встречу он обязательно повернет нам во вред, а себе на пользу…

Огрызков усмехнулся:

— Значит, не под силу было вам сделать из него человека?

— Сейчас не об этом. Уйди в кусты!

— Ни за что не пойду! Там, на порубке леса, не все ссыльные были одного понятия о жизни. Тот, с которым я жил душа в душу, не раз давал мне совет: хочешь быть человеком — мыслью и делами выходи на широкий простор. Я и держусь его совета… Ты, Сергей Поздняков, дрожи, глядя на Каная Забродина. А мне он — пустое место.

Поздняков молчал. Он видел, что упрашивать Огрызкова не имело смысла. Тот был независим в словах. И чувствовалось, что независимость ему обошлась не дешево. Он невольно окинул Огрызкова изучающим взглядом и удивился его спокойствию.

Подъехал Канай Забродин. Вручая повод свободной лошади Позднякову, пригляделся к Огрызкову и сказал:

— Вон с кем ты, Сергей Иванович, отводишь душу. А мы-то думали, что с тобой что-то недоброе случилось. Нет, у вас все в порядке, по-мирному.

Забродин усмехнулся. Скуластое лицо его стало обиженным и надменным, глаза оловянной белизны холодом обдали Позднякова.

— Какого черта я, дурак, скакал сюда — гнал лошадей, себя волновал?.. А получилось — помешал отвести душу старым друзьям… До свиданьица!

Канай Забродин стеганул плетью лошадь и, грузной глыбой подскакивая в седле, подался обратно.

Сергей Иванович не спешил садиться в седло. Заскучавшими глазами он провожал Забродина.

— Ну да черт с ним! — с жаром отмахнулся он и почти прокричал уже на Огрызкова: — А ты чего смеешься?!

— Смеюсь… Не пугаюсь, хоть у меня у самого на шее камень потяжелее твоего Каная Забродина.

И Огрызков, сдержанно усмехаясь, рассказал, что по дороге с лесорубок его догнал Семка Бобин. Там они были вместе. Семка не был отпущен, он сбежал из ссыльного поселка и теперь шел в родные края «воскресить из мертвых старые порядки и кое-кому показать, какая она есть — кузькина мать».

Осмыслив слова Огрызкова, испуганно раскрыв глаза, Поздняков проговорил:

— Семка Бобин… Вон какой у тебя попутчик?.. Выходит, беглеца прикрываешь?

— Не прикрываю, а терплю до поры до времени… Рук грязнить не хочется, — поправил Позднякова Огрызков. — А подоспеют обстоятельства — придется загрязнить.

И опять Поздняков в тревоге:

— Тебе с ним, с Бобиным, никак нельзя в Ольховые Выселки заходить.

— А зачем мне туда?

— Там земляков встретишь. От них больше узнаешь про то, про что хотел меня спросить.

Из-за речки, из-за кустов камыша и побуревшей полыни донесся до них вкрадчивый и такой знакомый Огрызкову свист.

— Это твой подшефный? — спросил Поздняков.