Александр Осипенко - Огненный азимут

— Вон они, товарищ командир,— не поднимая головы, сказал Тимохин.

Баталов увидел, как в конце широкой просеки на бе­лом снегу шевелятся зеленые фигуры. За речкой на пригор­ке появилась батарея. От нее, подминая кусты, полз в речку черный неуклюжий танк. Вот он выбрался на этот берег, остановился. Из длинного орудийного ствола блеснул крас­ный огонек, и гулкое эхо прокатилось по лесу. Баталов по­вернулся: большой рубленый дом вдруг осел, над ним заку­рился серовато-черный дым.

Танк медленно полз по полю, и тогда Баталов увидел, как со снега густо поднимаются солдаты.

Теперь пули летели роем, прижимая людей к земле.

— Отходи! — крикнул Баталов и первый вскочил, чтобы скорее укрыться за домами.

Отступали к старым заброшенным землянкам. Сзади го­рела деревня. Черный столб дыма, который медленно скло­нялся к югу, был хорошо виден в синем небе.

На вырубке Баталов впервые за время боя увидел Вален­ду. Тот сидел на пеньке. Одна нога в сапоге, другая — в валенке, подшитом телячьей шкуркой шерстью вверх. Он кутался в рыжий плащ, из-под которого виднелись острые коленки, обтянутые синими с начесом кальсонами. Немцы, вероятно, подняли Валенду с постели, и он успел захватить только то, что попало под руки.

Баталов не удержался, захохотал.

— Смеешься? Рад? — возмутился Валенда.— А о том не хочешь подумать, кто нас выдал? Свадьбы справляете, а враг не дремлет.

Баталов смутился. Возможно, и в самом деле были слиш­ком беспечными. Спросил:

— Тебе что-нибудь известно?

— Думаешь, нет? Этот старикашка, что тогда советскую власть ругал,— вот кто выдал. Не позволили вы мне тогда контру эту пришить. Добренькими быть хотели...

— Ты факты давай.

— Будут и факты. По-твоему, он вчера не к немцам бе­гал? Ага, не знаешь... Вы пролетарскую нашу бдительность потеряли, а у кого нет бдительности — первый помощник врага. Ясно?

— Чего же ты молчал, если такой бдительный?

— Это мое дело,— уклонился от прямого ответа Валенда.

Немцы, вероятно боясь засады, из деревни не уходили.

Они обстреливали лес из минометов и орудий. Мины и сна­ряды падали где-то справа. Оттуда долетали до Баталова глухие взрывы.

Стрельба постепенно утихла. Под вечер усилился мороз, и люди снова потянулись в деревню. Из партизан никто не погиб, даже раненых не было. А жители деревни недосчита­лись пятерых.

Никто не знал, куда они пропали.

Во всей деревне от пожара уцелели две хаты и старая баня. Над пожарищем печально стояли обгорелые сосны, и легкий синеватый дымок все еще поднимался с черных пепелищ.

Баталов ожидал услышать в деревне плач, причитания, а возможно, и горькие слова обиды, потому что как ни го­вори, а защитить людей от немцев они не смогли. Он думал, что не следует больше оставаться в деревне, что будет стыд­но смотреть в глаза людям, оказавшимся без пристанища. Но ни плача, ни упреков он не услышал. Люди молча раз­мещались по хатам, помогали друг другу таскать из лесу вещи, размещали скот. Женщины топили печи, чтобы сва­рить что-нибудь на скорую руку, а дети рылись на пожари­щах и тоже что-то тащили домой.

Баталов решил пройтись по немецким следам. Нашел ме­сто, где стояли минометы и батареи, но ни гильз, ни патронов не было видно. Это его удивило. Неужели немцы даже в бою подбирают гильзы? Что это: бережливость или нехватка металла? Стало обидно. Когда же наступит то время, что немцы не только гильзы, но и раненых будут бросать на поле боя?

Возвращаясь в деревню, Баталов увидел что-то чернею­щее в кустах. Туда вел один человечий след. Значит, убит кто-то из крестьян.

Баталов сразу узнал человека. Это был тот старик, кото­рого Валенда подозревал в предательстве. Он лежал набоку, и красный подтаявший под ним снег уже покрылся ледяной корочкой.

Карательная экспедиция отходила из Тычки, не выпол­нив задания: партизан не удалось захватить врасплох, окру­жить и уничтожить. Их часовой открыл огонь. Пришлось разворачивать артиллерию, вводить в бой танк. За это время из деревни успели убежать не только партизаны, но и все ее жители. Командир зондеркоманды, которой была придана общевойсковая часть и несколько полицаев, приказал аресто­вывать всех подряд, кто встретится на шоссе, и взять залож­никами мужчин из прилегающих к Тычке деревень.

В эту облаву попала и Ядвися. С неделю она блуждала по лесным деревням, осторожно расспрашивая о партизанах. Но никто ничего не мог сказать. На восьмой день ей повез­ло. Молодая женщина, у которой Ядвися остановилась на ночлег, под большим секретом сказала, что партизаны стоят в Тычке, километрах в восьми отсюда.

Утром Ядвися пошла туда. Она слышала, как поднялась стрельба, видела пожар над лесом, но упрямо шла вперед. Ее задержали на лесном хуторе, куда она зашла спросить дорогу, погнали в деревню, видневшуюся на холме. Тут уже было много арестованных.

Ядвисе больше всех досаждал длинный, горбоносый по­лицай. Он почему-то с первого взгляда возненавидел ее, придирался к ней без всякой причины, вымещал на ней свою злость.

Их привели в какой-то немецкий гарнизон. На улице вид­нелись следы машин, танков. Обрюзгший, широколицый не­мец с большим жестяным орлом на груди долго смотрел на распуганных, измученных людей. В глазах ни любопытства, ни злобы — пустота. Он что-то сказал горбоносому полицаю, и тот велел:

— А ну бегом вон к тому амбару!

Люди, обессиленные дорогой, брели, едва передвигая но­ги. Полицаи подгоняли их прикладами, того, кто падал, били сапогами. Хотели показать немцу свое усердие.

Заперли их, вероятно, в здании бывшего почтового отде­ления. На окне были решетки. Комната перегорожена невы­сокой стойкой, заляпанной чернилами и клеем. Сидели, ожи­дали, что будет дальше. Но о них словно забыли.

Где-то за стенкой слышались голоса. Кто-то запел. Види­мо, там собрались полицаи. Они горланили и пили водку. Потом наступила тишина.

Ядвися подошла к двери — заперта. Женщины заволно­вались, зашумели: "Чего ты вскочила? Посидела бы. А то из-за тебя и нас застрелят".

Люди укладывались спать, хотя никто заснуть не на­деялся. Где-то на улице во тьме слышались шаги. Потом загро­хотали танки, заревели машины. Должно быть, каратели вернулись из похода.

Снова за стенкой зашумели, заговорили. Казалось, там спорят, а может, дерутся. Что-то грохнуло, и все затихло.

За дверью кто-то шарил по стене рукой. Загремел засов. В проеме открытой двери стоял долговязый худой полицай с фонарем в руке.

— Эй ты, красавица, пойдешь со мной,— сказал он, све­тя фонариком в угол, где сидела Ядвися.

— Иди, иди, чего же ты,— зашептала старуха, лежав­шая рядом с Ядей,— не раздражай их, а то они еще больше разозлятся.

Ядя поднялась и, думая, что полицай пьяный, что ее бу­дут бить, сжалась от страха.