Александр Осипенко - Огненный азимут

Остановились они в неглубоком рву, у родника. Женщи­на, став на колени, напилась, потом, зачерпнув пригоршня­ми воды, обрызгала лицо.

— Холодная какая, аж зубы ломит...— сказала она, развязывая платок.

Волосы у женщины были светлые и мягкие. Она пригла­дила их рукой и улыбнулась:

— Считай, что спасла тебя от смерти.

— Неужели немцы? — еще не веря своей догадке, спро­сил Михась.

— А то кто? Я сразу догадалась. Кобура чужая и не так, как у наших командиров, на боку, а спереди. Он тебя очень просто мог кокнуть.

Михась только теперь понял, какая ему угрожала опас­ность, и задрожал от страха.

— А ты напейся воды, она успокаивает,— предложила женщина.

Михась опустилея на колени. От холодной воды сразу свело челюсти и по всему телу прошла мелкая дрожь.

— А ты тоже беженка? — спросил он.

— Теперь все беженцы.

— Может, вместе пойдем?

— Я к родителям иду, они у меня старенькие. А ты попытайся через Альшевку и Глоданики на Демидовский шлях пробраться. Там еще, говорят, можно проскочить.

Она снова повязала платок и сразу постарела. Михась даже удивился, как быстро эта женщина меняет свой облик. Только что казалась девушкой, а вот уже солидная жен­щина.

— Пошли бы вместе...— несмело попросил он.— Вдвоем все же веселей. Да и не так страшно.

Девушка отказалась. Михась обиделся: все равно как на тонущем корабле — спасайся, кто может.

Девушка, видимо, почувствовала это.

— Тебя как зовут? — спросила она ласково.

— Михась Ланкевич.

— Ты откуда?

— Из Ковалей. Километрах в десяти от города по Ба­варскому шляху.

— Наверно, студент?

— Год учительствовал. Окончил два курса техникума. Готовили в западные области. Но остался тут в семилетке... Язык преподавал.

— Комсомолец?

— Был секретарем школьной организации.

— Активист.

Михась не понял — одобрила ли она то, что он был ак­тивистом, или осудила.

— А вы не боитесь немцев? — осторожно спросил он, не ответив на ее вопрос.

— Врачи всегда найдут работу. Тебе будет тяжелей. Ну, если я получу хорошее место, помогу устроиться. Прощай...

— А хоть скажите, как вас зовут...

— Людмила Герасименя.

Она медленно зашагала по тропинке. Михась растерянно смотрел ей вслед. Когда она исчезла за крутым поворотом неглубокого оврага, Михась спохватился. Зачем сказал, кто он? Выпытала все и скрылась. Может, одного поля ягода с тем рыжим капитаном?

Все вокруг казалось тесным и неуютным. Забиться бы куда-нибудь, переждать эту напасть. Разве теперь разбе­решься, где свой, где чужой? Какая-то неуверенность царит повсюду, и никто не скажет, что должен делать он, Михась Ланкевич.

Вспомнились маневры, которые проводились нынешней весной. Михась был дежурным по штабу местной обороны. Тогда война казалась довольно приятной игрой, немного суетливой, но заманчивой, как интересная книга. И вот все изменилось, опрокинулось. Надо решать самому, как жить и что делать.

В овраге тем временем собралось много народу. Люди беспокойно вглядывались в небо, вполголоса переговарива­лись. Чувствовалось страшное безразличие ко всему проис­ходящему и чрезмерное внимание к своей жизни.

В небе загудели самолеты. Их завывание, надрывное и однообразное, угнетало душу.

В быстро редевшей толпе Михась заметил низкорослого, неуклюжего человека и очень обрадовался. Сухаревский Василий Васильевич, военрук их техникума!..

Сухаревский забился под косматые, короткоствольные елки, порыжелые ветки которых почти касались земли. Ми­хась полез следом за ним.

— Что, места больше нигде нет? — Сухаревский уперся сильными руками в грудь Михася.

— Это я, Василий Васильевич... Я, Ланкевич.

Сухаревский подвинулся. Михась сел рядом с ним. Сразу стало спокойней на душе. Свой человек и к тому еще воен­ный... С таким не пропадешь...

— Откуда же ты взялся? — Сухаревский, кажется, был недоволен.

— Отступал, как и все, да вот на десант напоролся. Ве­роятно, и вы тоже? Там какой-то рыжий капитан коман­довал.

Сухаревский молчал. Где-то неподалеку рвались бомбы. От назойливого гудения самолетов, казалось, дрожит земля.

— Василий Васильевич,— начал Михась,— тут одна де­вушка говорила, что на Демидовский тракт еще можно проскочить через Глоданики.

— Почему же ты не пошел с ней?

— Она к родителям идет.

— Вот видишь, к родителям. А мне через Глоданики... Чудак ты, меньше слушать надо.

Тут, в чаще, было душно. Сухие иглы осыпались с ело­вых лапок, попадали за воротник, щекотали шею. Михасю надоело сидеть. Как только перестали бомбить, он вылез из убежища.

В овраге, как и раньше, было ослепительно светло. Как и раньше, над клевером звенели пчелы и, кажется, в воз­духе пахло свежим медом. Под горкой на самом солнцепеке разросся чабёр; казалось, что склон горы кто-то засыпал сиренью. "Чабёр цветет,— подумал Михась,— и вечно будет цвести. Даже когда нас не будет".

Теперь, когда не было слышно разрывов, казалось, что на свете нет войны, нет отступления, что все это — страш­ный сон.

Оба стояли и смотрели в чистое синее небо, на котором не было ни тучки, ни облачка.

Яркое солнце слепило глаза, перед ними мелькали жел­тые круги.

По узкой тропинке поднялись вверх. Остановились на пригорке.

Места были незнакомые, но пейзаж тот же, что и в род­ных Ковалях, где прошло Михасево детство. Отсюда мест­ность поднималась на восток цепью зеленоватых, поросших молодым ельником холмов. На запад — такие же холмы, но они видны как бы сверху. Между ними болотца, ручьи, луга, синие гривы леса. Отсюда местность понижается до самого города. Отсюда, как с птичьего полета, видно все родное Поддвинье.

Михась смотрел на эту чарующую красоту, забыв о вой­не и всех ужасах, происходящих на свете.

— Куда же мы пойдем? — спросил Сухаревский.— Ви­димо, каждый своей дорогой.

Михасю стало обидно: вот уже второй человек не хочет идти вместе с ним. Идти одному страшно. Нарвешься где-нибудь на десант, пристрелят, и никто никогда не узнает об этом. Сказал, не скрывая разочарования:

— Мне, наверно, лучше домой повернуть. Уж все равно...

— А ты откуда будешь?

— Из Ковалей я.

Сухаревский обрадовался:

— Да ведь это нам по пути...

Тут и Михась не мог утаить своей радости.

Теперь они не придерживались дороги. Шли напрямик полями, почти не разговаривая, и потому время тянулось очень медленно. Хотелось где-нибудь прилечь, отдохнуть. Болели ноги и ломило плечи.

Вскоре им встретились немцы. Эти уже не маскирова­лись под советских солдат.

— Цурюк! — закричал на них рослый белокурый немец. А другой спросил по-русски:

— Уж не догоняете ли вы своего вождя и учителя? Его и след в Москве простыл. Так что, во избежание осложне­ний, советую вам идти домой.