Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

Шесть штук неустойчивых плотиков с ловцами бревен раскачиваются на жирной воде.

— Дядь Силантий! Толкни еще справа... Во! Так оно сподручней! — кричит хрипло Битюг.

Трофимов, орудуя ловко шестом, гнал к берегу сразу шесть бревен. Кепка — на затылке, лицо мокрое от пота и водяных брызг, резиновые сапоги в нефти блестят.

Битюг с помощью багра и троса старается буксировать бревен еще больше. Что-то командует, размахивая руками. В общем шуме осипший голос его слышен лишь Трофимову да еще Оленину.

Здорово наловчился председатель накидывать аркан на плавающие брусья! Набросит с десяток, привяжет концы веревок за плотик и тянет к берегу.

Вдруг шум, крик, руготня. Ловцы, яростно загребая шестами, устремляются к середине залива. Оказывается, Битюг поскользнулся и бултыхнул в воду. Ушел с головой. Вцепился в плот и орет, чтоб к нему не подходили. Выбрался на берег без помощи, но шапка утонула. Это обстоятельство сокрушало Битюга сильнее всего.

— Иди на квартиру, сушись! — крикнул ему Оленин, но тот и ухом не повел. Скинул с себя мокрую одежду, зажег костер, развесил сушить. Но тут опять забусило. Мелкая колючая дождевая пыль не давала костру разгореться. Битюг сидел на корточках в подштанниках и мрачно ругался.

На берегу работала другая группа колхозников во главе с Радием. Эти вытаскивали брусья из воды и складывали их в штабеля.

— С легким паром! — крикнул Радий Битюгу, волоча очередное бревно. Тот, не удостоив ответом, продолжал бормотать свои ругательства. Радий удалился, затянув немыслимо фальшивым козлетоном опереточную песенку, подходящую к случаю: «Сила моряка — всюду велика. Вдаль несет его волна и жизнь тревог полна-а-а!»

Проходя обратно мимо пострадавшего Битюга, остановился, подмигнул утешающе:

— Со стороны ты, Гришка, ну, чистый Робинзон Крузо! Любо-дорого смотреть!

Битюг раскрыл было рот, чтобы обложить позаковыристей насмешника, но тот вдруг стащил с себя теплый ватный пиджак и бросил на плечи Битюга.

— На, укройся, Робинзон Крузо...

Битюг смотрел недоуменно на пиджак, туго соображая, как отнестись в данной ситуации к прозвищу Робинзон Крузо. Не решил, но ругаться, на всякий случай, перестал. Все так же недоуменно перебросил пиджак с руки на руку и неожиданно тепло улыбнулся. Душа, голодная на людскую ласку, словно поперхнулась. Посмотрел благодарно вслед тщедушному Радию, не понимая, что происходит. Он и раньше никогда не понимал того, что сам же своей грубостью отталкивал от себя эту людскую ласку.

Одежда была ему явно не по плечу. Закутался кое-как и опять улыбнулся виновато и хорошо. Те, кто волок мимо него брусья, не могли припомнить другого случая, когда бы Битюг так еще улыбался. Вряд ли и жена его помнила подобное...

Стояла ночь, когда измокшие и голодные ловцы возвращались с неуютного берега в город. Шли грязными, слякотными улицами. Со дворов воняло мокрой псиной. Желтые окна, отсвечиваясь, повторялись на тротуарах косыми бледными пятнами.

Сегодня на сердце уютнее: еще сутки, и работа наконец завершится, можно уезжать домой. Не заходя на квартиру, Оленин свернул к междугородной телефонной станции и добрый час нудился еще там, ждал, пока дадут правление, выспрашивал подробно обо всем, что делается в колхозе, в чем нужда.

Возвращался по центральной улице. Навстречу тянулись чубатые молодые люди. Пестрели рекламы, призывающие жителей страховать свою жизнь, пить томатный сок и хранить сбережения в сберкассе. На углу осаждали пирожницу, жадно жевали коричневые пирожки. С мясом, как уверяла пирожница.

«Пирог наш насущный...» — пробормотал Оленин, почувствовав, что и ему зверски хочется есть.

А в это время на квартире, где жили колхозники, поднялось такое, что на улице слышно. Когда появился Оленин, возбуждение достигло высшего накала. На стенах мелькали мохнатые тени кулаков, угрожающе шумели голоса. В белесом свете, льющемся из стеклянного абажура, ярче других выделялось кирпично-красное лицо Битюга.

Оленин покосился на него неприязненно и, не зная еще, в чем дело, подумал: «Раз этот здесь, скандал обеспечен... Переколготит всех, перевернет вверх дном...»

С приходом председателя шум стих. Оленин молча разделся, подошел к столу, отодвинул тарелку с оставленным для него ужином. Вертя между пальцами ложкой и поглядывая на всех исподлобья, устало спросил:

— Ну, что тут еще стряслось?

Загалдели нестройно, вызывающе. Громче всех — Битюг. Он путано и сбивчиво поведал специально для председателя историю, зажегшую возмущением сердца колхозников.

В одном из слободских дворов, освещенном уличным фонарем, Битюг углядел большой штабель черных брусьев, частью распиленных, частью целиком. «Э! Да это ж наши брусья! Не иначе, как украли от нашей баржи... Других таких в затоне нет», — стрельнуло ему в голову. Он заглянул в соседний двор; там куча брусьев еще больше. Подозрение усилилось, сунулся в третий — опять брусья!

Скандальный Битюг поднял шум. «Воры! Разбойники! Браконьеры! Пересажать вас таких-сяких! ОБХСС на вашу голову, туда-растуда! Тащите сейчас же все обратно, не то я вам!..»

Он на хозяев, те — на него. Слово за слово, дошло до потасовки. В руках слободских туземцев появились ножи. Битюг увидал — и к своим за подмогой!

Его бурная агитация сделала свое дело, и горячие головы готовы были ринуться на запанскую слободку отнимать краденое. В тот момент и вернулся председатель. Посмотрел долгим, взывающим к благоразумию взглядом на Силантия Трофимова — тот показался ему спокойнее остальных. Трофимов понял председателя, пожал плечами, усмехнулся безнадежно. За ним усмехнулся и Оленин, только усмешка его была не безнадежной, а скорее укоризненной.

И на самом деле, происшествие и досадовало и вместе с тем радовало его. Радовало то, что все колхозники так горячо и дружно поднялись против похитителей их общественного добра, радовало то, что нет прежнего холодного безразличия. Досадовало само хищение, досадовала невыдержанность людей.

Сказал твердо:

— Ложитесь-ка отдыхать. Утро вечера мудренее... Что мы, не в состоянии обойтись без кулаков? Найдем управу. Есть милиция, закон.

— Да мы сами из них потроха вытрясем! Кто со мной? Дадим прикурить запанским шакалам! У нас избы валятся, а они наш стройматериал на дрова? А мы — смотреть? — буянил Битюг.

— Ладно тебе, вояка, пей лучше чай. После сегодняшней купели не вредно...— отмахнулся Оленин. — Разворованным лесом займусь сам. Вернем, — заявил он непреклонно.

Мало-помалу голоса поутихли, страсти успокоились, улеглись. Улеглись и люди, сморенные усталостью и теплом.

...Уборщица еще мыла полы, когда в коридоре милиции появился Оленин. Оперуполномоченный — старший лейтенант, выслушав сочувственно заявление Оленина, немало удивил его.