Иван Арсентьев - Суровые будни (дилогия)

— Трудное это дело, товарищ... Очень трудное... — сказал, он.

— Отчего же трудное? Воровство — налицо! Где лежит ворованное — известно. Вам остается лишь вернуть добро законному владельцу!

Оперуполномоченный потер заросшую густыми бровями переносицу, спросил в раздумье:

— У вас, в Крутой Вязовке, есть скрытые тунеядцы?

Оленин поморщился, пожал плечами.

— Видите ли, запанским лодочникам другое определение трудно придумать. Вроде бы где-то и числятся на работе, кто сторожем, кто истопником... В общем, лишь бы милиция не придиралась. А в действительности отсидит сутки на этой так называемой работе — двое суток свободен. Заработки их не интересуют, у них главный источник дохода — лодка. Лбы здоровенные, браконьерствуют без зазрения совести, а поймать трудно: один другого покрывает. Воруют лес, уголь, шифер, продают втридорога, ну и прочее в том же духе.

Возразить на это Оленину было нечего.

— Бороться с ними нелегко. Законы знают во!.. Дружинников на слободке мало, да и те тяготеют больше к центральным улицам... Конечно, лес можно было бы вернуть живо, если бы «детектив» ваш не попер вчера напролом. Ведь проще было сообщить нам спокойно, мы бы получили у прокурора разрешение на обыск и накрыли молодчиков, привлекли. А он спугнул их. Пока то, да се, они так припрячут, что век ищи — не найдешь! В дураках останемся.

Оленин слушал в тяжелом недоумении. В чем-то старший лейтенант был, конечно, прав. Вот как, оказывается, оборачивается дело! И все же не хотелось бросать его, не предприняв никакой попытки.

— А если без прокурора? — спросил он со слабой надеждой.

Оперуполномоченный развел руками.

— Не имею права. Закон.

— Эх вы, законники... Выходит, из-за бумажки пропадай колхозное добро? Крепко...

Оленин оттолкнулся от стола, краснея от обиды и шумно дыша.

Оперуполномоченный ничего не ответил, хмуро теребил ремешок планшетки. Молчание длилось довольно долго. Из-за двери доносились частые шаги, чем-то стучали, слышался приглушенный, хриплый голос какого-то раннего пьянчуги. Оленин смотрел на стол перед собой и не уходил, хотя знал, что больше сидеть нечего. Нечего тянуть бесполезный разговор.

Встал, блеснул глазами.

— Да, были когда-то оперативники людьми дела...

Старший лейтенант покосился на него, оставил ремешок планшетки.

— Мы занимаемся только делом, — подчеркнул он сухо.

— Так почему же вы заколебались, когда речь пошла о незначительном риске? — прищурился Оленин. — Ведь если не принять немедленно мер, могут произойти эксцессы похуже...

— Именно?

— Колхозники очень обозлены. Вчера даже самосуд хотели устроить. Едва удержал.

— Это что, угроза? — с железом в голосе спросил старший лейтенант.

— Всего лишь мое предположение. Неприятности на самом деле могут произойти серьезные. Сами понимаете — стихия. Не желательно никому, а вам тем более: участок находится в вашем ведении...

Старший лейтенант смотрел куда-то сквозь нервно взъерошенного, в заляпанной грязью стеганке председателя, напряженно думал. Постепенно с его лица сползло неприступное выражение законника. Видимо, слова Оленина задели его за живое. Он что-то взвешивал в уме. Вдруг поднялся, сказал отрывисто:

— Ух, допекли меня эти слободские!.. Попробую что-нибудь предпринять. Пошли вместе к начальнику отделения, спросим, что он посоветует. Но пусть майор будет даже «за», я за успех операции не ручаюсь. Потребуют ордер на обыск, а у нас его не окажется. Останемся с носом...

Спустя час оперуполномоченный, Оленин и три милиционера прибыли во двор дома, указанного Битюгом. Там вовсю шла распиловка пятнадцатиметровых палубных брусков.

— Откуда лес?

— Купили.

— У кого?

— У людей...

— У каких?

— Не знаем.

— Ясно. Распиловку прекратить. Лес конфискуется как ворованный. У кого будут жалобы, подавайте в двенадцатое отделение милиции.

Хмурые, враждебные лица, бегающие злые глаза, угрожающий шепот.

Нет, эти жалобу не подадут...

Хозяин швырнул под стену зазвеневшую жалобно пилу, встал посреди двора, скрестив на груди мясистые руки.

«Ба-а! Никак старый знакомый!» Это был он, хозяин, с желтыми, словно две гусеницы, бровями. Вспомнилось лето, ресторан, бледная голодная женщина и ее робкий муж. Вспомнилось, как этот тип изводил их своими россказнями...

Хозяин не узнал Оленина. Ослепленный гневом, он видел только безвозвратно уплывающие от него бревна.

Подогнали колхозную машину, нагрузили доверху. Вторая подошла, и ее отправили полной. «Нос набалдашником» маялся, следил за погрузкой пустыми, словно бельмастыми глазами, и с тупой изуверской ненавистью плевал на каждый брусок. Бросили последнюю лесину в кузов, машина тронулась. И тут хозяин вдруг заметался. Уловив момент, когда старший лейтенант отошел, он выхватил откуда-то лезвие безопасной бритвы, погрозил Оленину. Тот лишь скривил презрительно губы и поднес ноготь к ногтю, как давят вшей.

Обыск с изъятием лесоматериалов продолжался до самого вечера. Лодочники неплохо поживились. Один хитроумный так даже в погреб натолкал! Все отняли, увезли.

Октябрьский праздник готовились встретить с особенным размахом, всем колхозом, в новом клубе. Порядок праздника наметили загодя, продумали до мелочей: торжественное открытие клуба, торжественное собрание, кино и, наконец, бал. Правда, с кино в последний час чуть не застопорилось: кинопрокат никак не хотел дать художественного фильма. Мала, дескать, выручка. Пришлось просить знакомого инструктора обкома, чтобы помог. Только тогда отпустили приличную картину.

Седьмого ноября с утра полетели белые мухи. Однако скоро облака рассеялись. Примораживало. Сбор назначили на шестнадцать часов. Но уже за час до назначенного времени возле клуба, убранного красными полотнищами и флагами, прогуливались разодетые по-праздничному мужчины и женщины. Новый зеленый забор из высокого штакетника пахнул непросохшей краской. Вдоль забора посажены молодые вязки. Дорожка из красного битого кирпича чиста, не затоптана.

Люди все подходили и подходили. Большинство уже «встретило» праздник: мужчины держались подчеркнуто важно, покуривали с самодовольным видом, Женщины смотрели на мужей ласковее, чем обычно, добродушно судачили.

Дул прохладный ветер, полоскал полотнища флагов. Чей-то горластый петух с зеленой грудью устроился на новом заборе перед клубом и сердито кукарекал, хлопая крыльями.

Вот уж и баян заиграл. Шумная, разноголосая ватага комсомольцев весело и быстро чеканила куплеты «Подмосковных вечеров». В такт песне оглушительно бряцала гитара Радия. На лицах светились улыбки. Оленину приятно было смотреть на свою молодежь.