Кузьма Чорный - Млечный Путь

И вдруг весь этот жаркий и солнечный день был расколот свистом. Все всколыхнулось и встало дыбом. Свет дрогнул, оглушенный ударом невероятной силы, и стало темно. Но она так крепко спала, что больше минуты не могла опомниться, вскочив на ноги под градом земли, обрушившейся на нее тупой тяжестью. Она была отброшена далеко от дороги и полузасыпана. Не успела она стряхнуть с себя забытье, как опять, уже с другой стороны, но так же близко от нее вздыбилась с треском и грохотом земля. А потом еще и еще, и так много раз. Все сгинуло, исчезло, и вдруг в мире воцарилась тишина. Слышно было только, как удаляется, уходит в невидимую высь самолетный гул.

Она стояла одна в этой преисподней. Солнечного дня как не бывало. От дыма и пыли день превратился в ночь. И вот в ее душу начала просачиваться радость, что наконец-то стало тихо. Ноги ее подгибались, голова клонилась да грудь. Все ее тело ныло, болело и жаждало покоя. Тщетно она пыталась что-нибудь рассмотреть вокруг себя. С тревогой вспомнила, что даже не знает имен своих детей, не знает, как их позвать, чтобы они откликнулись. Она неловко, как-то боком, опустилась на колени, торчком уперлась в землю головой, и ни с чем не сравнимое блаженство охватило ее — она снова спала. Но в то же время каждую секунду ее пронизывало, рождая острую муку, сознание, что она не видит подле себя своих детей. Время от времени она отрывала лицо от земли, на миг открывала глаза, чтобы увидеть сплошную завесу пыли и дыма, и снова летела стремглав в блаженство сна. И это повторялось много-много раз. Потом начал брезжить день, и она усилием, которое могло бы оказаться не по плечу самому сильному духом и телом мужчине, отогнала сон, огляделась. Дороги не было, вместо нее — сплошные ямы. Не было и зеленой обочины — серая, как пепел, земля. Она протерла кулачками глаза и увидела отдельно от тела голову женщины, что шла впереди нее. В тревоге стала озираться — где же ее дети? Но видела только оторванные руки и ноги, окровавленные кости… И тут взгляд ее остановился на девочке. На ее девочке. Та была наполовину завалена землей, но лицо… лицо виднелось. Черное от пыли и дыма. Она отгребла землю, взяла дитя — свое дитя — на руки. Девочка очень трудно дышала и не открывала глаза. И только сейчас она заметила, что у девочки ноги в крови. Густая, перемешанная с землею кровь текла безостановочно. Двенадцатилетняя женщина прижала к себе свою девчушку и беспомощно огляделась. Хоть бы увидеть кого-нибудь живого, услышать человеческий голос! Во власти страха и отчаянья, она, слившись воедино с ребенком, побежала через поле в ту сторону, где стояло солнце. Дважды она спотыкалась и дважды падала, но оба раза удерживалась на коленях, чтобы оберечь существо, которое несла на руках. И оба раза оставались на полевой земле отпечатки ее острых коленок. Она вскакивала и бежала дальше, держа в памяти одно — туда, где стоит солнце. Это она усвоила твердо: чтобы не сбиться с дороги, надо идти в сторону солнца, на восток, к Москве. Так говорила ей, умирая, мать. Однако было уже около полудня. Солнце стояло высоко. Она упустила из виду, что проверять направление надо, когда солнце всходит. Но где тут было помнить! И она бежала к полуденному солнцу, стоявшему во всем своем блеске над опаленной землей.

Ей казалось, что она бежит очень долго. Сердце разрывало грудь. Она пошла шагом. Ноги путались в траве, над которой звенели пчелы. Жара лишала последних сил. Она огляделась и села на землю. Девчушку свою положила рядом и, пока переводила дух, сидела с закрытыми глазами, а когда открыла их, увидела, что дитя не шевелится и не дышит. Смерть! Это она ощутила всем своим существом. Встала на ноги и долго стояла без движения. Теперь она с полней ясностью сознания ждала, чтобы кто-нибудь появился на этом пустынном и знойном поле. Но вот склонилась, дотронулась рукою до мертвого ребенка и медленно-медленно двинулась в ту же сторону, куда шла и прежде, — к солнцу. Много раз она слышала позади далекие взрывы, много раз слышала над собою рокот немецких самолетов, но даже не оглядывалась, словно все это пролетало мимо ее сознания. Шла и шла. Узкая полевая дорожка стлалась перед нею. И вот что радовало — дорожка вела прямиком туда, где стояло солнце. Она пошла быстрее. Солнце клонилось к закату. Идти стало легче, жара спала. Она подумала, что солнце опустится еще ниже и тогда станет еще легче, а там и вечер, она встретит людей, и будет совсем хорошо. Вскинула голову, чтобы посмотреть, высоко ли солнце. Солнце стояло уже довольно низко, и тут она спохватилась и поняла, что идет не туда, куда нужно. Надо идти туда, где солнце всходит, а она идет туда, где солнце готовится зайти. Она испуганно огляделась и стала прикидывать, где же то место, где солнце всходит. Может, вот там, где на горизонте виднеются какие-то деревья, а может, там, где тот холм с ветряком? И никак не могла угадать. Пришла мысль: переждать здесь ночь и потом уж идти на первые солнечные лучи. Она опять было села, но тут же обеспокоенно встала. Неподалеку виднелись заросли низкорослых деревьев и кустов. Она пошла туда и ступила в тень.

Это был, однако, настоящий лес — издали он казался низким оттого, что рос в ложбине. Тут росли в основном ели, но попадались и березы. И можжевельник кустился под лещиной. Как здесь было тихо и покойно! Казалось, гремучие раскаты смерти и мучений канули в небытие. Из дальнего далека доносился сюда гул каких-то разрывов, но это было где-то там, не над головой, и в этом было счастье. В прогалину меж деревьями падали последние солнечные лучи. Девочка стояла, освещенная солнцем, как бы в бездумье. Пестрый платочек у нее на голове был уже неопределенного цвета. Так, тряпица, грязная и измятая. Платье висело жалкими лохмотьями, вывалянными в земле. Ног не было видно из-под слоя пыли. Там, где ноги поранены и ободраны о камни и сучья, которых хватило на этой ужасной дороге, выступали бугры запекшейся крови. Заострившиеся плечи ее торчали, одно плечо было выше другого и то и дело вздрагивало. Чем дольше она стояла, тем заметнее сходила с ее почерневшего, неспокойного лица печать прежнего напряженного упорства и вместо него проступало отчаянье. Из-под залепленных землею ресниц виднелись глаза, в которых смертная усталость боролась со всполохами яростного огня. В этом взгляде была ни с чем не сравнимая жажда радости, угасавшая под гнетом безмерной скорби. Немного погодя душу начала точить и горечь одиночества, но она не успела положить свою печать на глаза. Как птица, чующая свой час, ищет тихого местечка, чтобы умереть, так и она стала что-то искать глазами вокруг себя. Ноги ее начали подгибаться в коленях, худенькая фигурка еще больше сгорбилась, еще резче поднялись вверх плечи, лицо всеми своими чертами, не исключая глаз, как-то опало, и всю ее повело в сторону. Бочком, бочком подошла она к дереву и по нему оползла на землю. Это было живое воплощение самой полной противоположности ей самой, какой она была еще несколько дней назад. Если бы весь мир, как он ни велик, во всей его бесконечности вдруг обратился гигантским живым существом, с глазами, чтобы видеть, с ушами, чтобы слышать, с душою, чтобы чувствовать, с разумом и способностью мыслить, — совесть заставила бы его пасть ниц перед этим ребенком. Он содрогнулся бы от ужаса, осознав, что так и не удалось ему вдохнуть смысл во многое из того, что он терпит и носит в себе.