Кузьма Чорный - Млечный Путь

По сумличской дороге на перекресток въехала подвода. Молодая лошадь мчалась во весь дух. В телеге сидел Невада, а рядом с ним девочка лет четырнадцати. Прямо по шоссе Невада погнал лошадь на восток. Перекресток уже оставался позади, как вдруг они наткнулись на препятствие. Дорога была преграждена. Обломки грузовых машин лежали бесформенной грудой во всю ширину шоссе. Из-под нагромождения доносились стоны и крики. Невада круто осадил лошадь, соскочил с телеги, а вслед за ним соскочила и девочка. Невада начал поворачивать лошадь назад. Послышался стон:

— Смилуйся, завези куда-нибудь к людям, подальше от дороги.

Невада побледнел. Не теряя времени, он нагнулся над еще живым ребенком и положил его в телегу. Потом начал подбирать и других уцелевших детей.

— Беги домой, — сказал он внучке, — передай, что тут еще хуже, чем дома. А я повезу детей. Держитесь вместе все трое. А случится новая беда, спасайтесь сами. Беги, Лиза, беги, Лизавета!

Лиза поспешила в Сумличи, и он долго смотрел ей вслед. Кажется, он разыскал всех еще живых детей. Женщины перестали стонать под обломками, и повеяло жуткой скорбью, когда он говорил:

— Деточки мои, маленькие вы мои, потерпите до конца, я вывезу вас, я спасу вас. Тише, успокойтесь! Еще вы найдете счастливую долю.

Не стонали женщины, не плакали. Женское сердце делается огромным, как мир, когда оно чувствует боль ребенка. Невада уже взялся за вожжи, но тут неожиданно откуда-то вынырнул вчерашний парень и обратился к Неваде:

— Немецкие войска по приказу Гитлера уже заняли Минск и Бобруйск. Слуцк горит, а Барановичи и Вильно сожжены дотла. Красная Армия за одну эту ночь разбита и отступает по всем фронтам.

— Что ты выдумываешь, откуда ты знаешь?! — крикнул Невада, холодея от ужаса.

— А вот я прочитал тут, — ответил парень и дал Неваде листовку, такую же, как была прибита на тополе.

— Ты рад этому? Как ты смеешь мне это говорить?! — закричал Невада в ярости, видя перед собой врага.

— Нет уже ни Красной Армии, ни власти, немцы идут вперед. Еще несколько дней — и они займут все. Это надо объяснить народу, чтобы все знали заранее и подготовились встретить немцев, как своих, а большевиков чтобы ловили и выдавали всех до единого. Силы у немцев несметные, и победить их нельзя. Весь мир покорился Германии.

Невада мгновенно выхватил из-под обломков кривой железный прут, размахнулся и опустил его на голову всезнающего агитатора. И сразу же, дернув вожжи, пошел рядом с телегой. Страшное место осталось позади, и он не видел, как тот, кого он ударил, зашатался, сделал два шага и упал на шоссе, как подкошенный.

Солнце уже здорово припекало, пробегали порывистые вихри, и кружилась на дороге пыль. Парень лежал в беспамятстве. Когда дул ветер, ему становилось вроде бы лучше и он лежал спокойно. Когда ветер утихал и его жгло солнце, он щупал вокруг себя землю непослушными пальцами и жалобно скулил. Но его голос тонул в стонах и воплях многих несчастных, корчившихся среди обломков. Несколько раз он слышал, как вверху гудели самолеты, как где-то поблизости проезжали машины, как в стороне кричали люди и далекие взрывы чередовались с томительной тишиной. Он не поднимал головы. Будто тонна железа взвалилась на его вытянутое тело, приковала его к земле. Казалось, он был на грани небытия. Там, где начинается безразличие, жизнь отступает. Время шло, а он все еще лежал с закрытыми глазами, все, что происходило рядом, его уже не касалось.

Когда солнце перевалило за полдень и уже опускалось, ветер переменился и стало прохладно. Из-под обломков разбитого грузовика, придя в сознание, начала выбираться та самая девушка Лизавета, которая на перекрестке ждала попутной машины. Еле двигая руками и ногами, она пыталась освободиться от придавивших ее досок. Она изнемогала, но упорно боролась за жизнь. Солнце уже висело совсем низко, а ноги ее все еще были прижаты. Ветер утих. Дохнуло вечерним холодом. И только тогда, рванувшись из последних сил, она освободила ноги. Выползла на шоссе и долго лежала там. Земля окутывалась мраком. Наконец до ее ослабевшего слуха донесся тонкий, прерывистый голос: где-то поблизости стонал мужчина.

Она попыталась сесть и увидела, что солнце зашло. Светлая полоса протянулась на западе и уходила за горизонт прямо над шоссе. Только теперь, сидя на дороге, она оглянулась. В чудовищном нагромождении железа, дерева, земли и трупов кое-где еще копошились живые люди. Сердце ее мучительно сжалось. Ей было горько думать о прошлом, а впереди — стена неизвестности, убийственная, ужасная. Что делать, как быть? В кровавом тумане потонула надежда.

— Кто тут? — спросила она слабым голосом. Ответа не было. И это молчание было особенно жутким, потому что с высоты доносился стрекочущий гул самолета. Она попыталась подняться и увидела вблизи мужскую фигуру. Какой-то человек, пошатываясь, прошел по шоссе, потом повернул в поле и там исчез. Стон прекратился.

Была тихая звездная ночь. Девушка встала и пошла по обочине дороги туда, где зашло солнце. Еле держась на ногах, она добрела до перекрестка и села под тополем на росистую траву. Движение по дорогам усиливалось. Одна за другой проезжали машины через перекресток мимо старого тополя. Иногда шофер, затормозив, выпрыгивал из кабины, исправлял что-нибудь, и машина снова мчалась на предельной скорости.

Опять послышался гул немецких самолетов и стрельба сверху. Огненные ленты падали с неба. Девушка отошла подальше и села на обочине шоссе. Самолеты улетели, и в зловещей тишине машины продолжали свой путь. Они шли с погашенными фарами, и никто не замечал одинокой девушки, поднимавшей руку перед каждой машиной. Обессиленная, измученная, она отошла от шоссе, опустилась на мокрую траву, и глаза ее смежились в тревожной дремоте.

Июньская ночь коротка. Вскоре начало светать. Теперь ее могут увидеть. Она снова вышла на шоссе в надежде, что ее возьмут. Печальное зрелище предстало перед ней. Машины и люди, женщины и дети, молодые и старые, раненые и здоровые. Вся эта масса двигалась. Шли и ехали, со страхом посматривая в небо.

На перекрестке остановилась машина. Из нее вышел Сымон Ракутько.

— До свиданья, будьте здоровы и спасибо, что подвезли, — сказал он шоферу.

— А документы ваши все же придется проверить, — промолвил лейтенант с перевязанной рукой, сидевший рядом с водителем.

Ракутько показал документ.

— Так вы домой? — спросил лейтенант, разглядывая документ.

— Домой.

— А что вы делали там, откуда едете?

— Откуда я еду — я там родился и вырос. Я там завел семью. У меня там родились дети. В революцию я поставил там новую хату. Но потом снова нахлынуло панство, из хаты меня выгнали, добро мое присвоили, и я подумал: какое же будущее ждет моих детей? Я перебрался через границу и завел себе тут такое хозяйство, что об одном лишь горевал — не видят его мои дети. Но вот и туда вернулась революция. Я забрал назад хату и оформил на нее права. Дочь моя выехала оттуда позавчера. Собирался и я сегодня выехать, а тут бомбежка — и все прахом, сожгли мою хату. Эх!.. Теперь я к себе домой, Лизавета, моя дочь, уже там. Дал бы только бог мне добраться. Далеко, немцы: туда не докатятся. Там и жена, и сын Томаш…