Борис Романов - Почта с восточного побережья

— Ну, с разлуки!.. За семнадцать лет совместной жизни мы с нею вместе года четыре были. Понял?

— Вот хорошо-то, что я в капитаны не вышел! Как вы детей завести успели?

— Успели…

— Любовь?

— Может, и любовь.

— А ты в какую любовь веришь — в чужую или в свою?

— А ты?

— Спросил… Я человек простой, у меня жизнь. Сам посуди, разве может быть любовь у шофера, у электрика, у пекаря?

— У рыбака?..

— Нет, брат, это ваше дело — любовь. Капитаны, артисты, дачники! А тут не до любви, детишек бы прокормить…

— Ну-ну, — сказал я.

— Ну-ну!.. — ответил Сергей Еремеевич и кивнул на стаканы: — За все хорошее!

— Опять невод потерял?.. Так помогу я тебе деньгами, только не лезь ты, ради бога, снова на эту Самолетную горку!

— Ну — умник! — изумился Сергей. — Ну, у-умник! Может, из загранки валюту будешь слать? Или жене поручишь? Что, ближе меня друзей у тебя нету? У-умник! Зачем мне твои деньги, я сам мужик, живу по своему достатку, погорельцем стать не собираюсь, а если-ф и сгорю, так государство поможет: детей у меня куча мала и дом застрахован!..

— Что-то неладно у тебя, Сергей…

— У меня как раз чересчур все ладно! Ты посиди-ка минутку.

Он через малинник полез на свою территорию, а я присел на крылечко. Жена все не появлялась, дочка на кухне мыла посуду, мама переводила из комнаты в спальню деда Степана, но он вдруг заартачился, вышел на крыльцо:

— Ну что, сын, покурим?

— Поберег бы ты себя.

— Э, твой батька еще силен, ты не думай! — Дед Степан шуршал пачкой, пытаясь извлечь из нее папиросу.

— Силен-то ты силен, но на должность вахтенного журавля не годишься.

— Как это?

— А так. Когда вся стая спит, один журавль назначается в дозор. Стоит он на одной ноге, а во второй, в поджатой, камень держит. Чуть закемарит — лапа у него разжимается, камень бабах по ноге! Встрепенется журавль — и снова на посту. А у тебя что?

— Да ну тебя! — обиделся дед Степан. — Не буду курить, раз так. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, папа.

Он поднимается, нащупывает мое ухо, дергает легонько.

— О, Луиза! — вскрикивает телевизор через дорогу.

— Надо же! — удивляется дед.

Телевизор снова бормочет удовлетворенно, как голубь, и дед, чувствуется, тоже удовлетворен: невестку с внучкой встретил, за столом посидел, жалко, конечно, что сразу всех собрать не удается, но и то. Успокоенный, он уходит.

Снова тишина, только музыка на танцплощадке. С каждым годом она все глуше за разрастающимися деревьями. И еще мотор звенит в темноте далеко на втором плёсе…

Сергей Еремеевич Прахов появляется из темноты бесшумно, только рубашка его чуть светится. Он долго скребет тапочками о чугунную решетку у крыльца.

— Сынок прав, ходишь ты сквозь кусты, как разведчик.

— А ты вспомни, сколько раз по пятину лазали, как-нибудь натренировался… Идем на веранду. Дамы наши чаек пьют, за жизнь беседуют. Включи свет. Гляди… Узнаешь?..

Совсем уже желтая фотография.

«Детский сад № 3» — вывеска над головами сидящих. В центре наша глыбообразная Елизавета Артемьевна, очень бы ей к лицу было возложить руки на эфес шашки, она держит их немного перед собой, словно прикрывая сидящего у ее ног Симку Петрикова. Справа от Елизаветы Артемьевны, совсем маленький по сравнению с ней, сидит симпатичный курносый парнишка, в кулаках у него скомкана шапка, на груди золотая звездочка Героя, и смотрит парнишка не в объектив, а вбок, на меня, важного с ним рядом, или даже подальше, на дружка моего Сергея Еремеевича Прахова, нет, и не на него, а еще дальше, на Шуру, которая пристроилась на самом краешке скамейки, в кожаной куртке внакидку, и руки держит за спиной, прячет за собой костыли. Лицо у Шуры торжественное, как на свадьбе, и Сережка Прахов закаменел рядом с ней, будто шафер, только годочков ему маловато и полотенца через плечо у него нет. Ниже, вдоль земли, и выше, под самый плакат, весь наш садик, включая поварих и истопника Федю Сизова, двенадцатилетнего сироту. Еще бы тут было всем не собраться: не кто-нибудь, а сам Герой Советского Союза летчик Ивакин приехал к нам в гости!

Приехал он, правда, не к нам, а к Шуре, потому что он и был ее муж, но об этом забыли, когда Елизавета Артемьевна взяла управление в свои руки и приказала расположиться для фотографирования, и Шура оказалась в стороне. И кто же их разделил! Я, надутый индюк, да Сережка Прахов — любимейшие воспитанники! Вот так.

У меня такой фотографии не осталось, а Серега ее каким-то образом раздобыл. Помнится, вообще ее на руки никому не давали, а висела она на стене у заведующей-Между прочим, на фотографии, на другой стороне нашего же ряда, видится зеркальное изображение Сергея Прахова, только более тусклое и без телячьего зализа над лбом.

— А это кто, Колька?

— Николай Еремеич, оне сами.

— Давно я его не видел…

— Как же!.. А в очереди сегодня с кем стоял? Он мне и это лыко в строку вставил, мало, говорит, вместе пьете, так еще и зазнаются дружки былые! Полчаса мне лекцию читал, про огурцы неполитые. Взял бы, паразит, да сам их и полил!

— Был там неподалеку типчик, стриженный под боксера и в защитных очках… Он, что ли?

— Оне.

— А… А где Шура наша, не знаешь?

— А ты ее помнишь? И летчика помнишь?

— Еще бы и нет.

…Летчик прямо как снег на голову свалился. Тогда весна была, первая оттепель, и нам запрещали ходить вдоль стен, потому что с крыш обваливались ночные сосульки и большие плахи обросшего ледяной коркой снега. Шура прихварывала, простудившись, и гуляли мы под непосредственным надзором Елизаветы Артемьевны, которая запирала калитку на лопату или метлу и уходила по хозяйству. А нам и благо — снег сырой, и строительного материала под весенним солнцем не перевесть.

Вот тогда и появился у нас на площадке дяденька в кожаной куртке с длинной застежкой, в светлых галифе и начищенных, как стеклышко, сапогах. Он перемахнул через заборчик, слегка поскальзываясь, подошел к нам, поставил в снег вещмешок:

— Эй, где мне тут Шуру Ивакину найти?

Мы все молчали, уставясь на его куртку.

Тогда он присел на корточки:

— Чего молчите? Военная тайна? Понятно. Давайте знакомиться. Леонид Ивакин, лейтенант. Ну, а ты кто? — он потянулся к Сергею Прахову, катившему большой комок снега.

— Сергей Еремеевич Прахов, — ответил Серега, и с того мига все стали звать его по имени-отчеству.

— Ого! Ну вот что, Сергей Еремеевич, ты на ноги быстрый?

— Быстрый.

— Тогда беги найди мне Шуру. Ну — бреющим!

Серега со всех ног покатился вниз, к детсаду, и, глядя вслед ему, Ивакин засмеялся, и мы увидели, какой он молодой, почти как истопник Федя Сизов, и шапка у него серая, мелкими колечками, а куртка еще как теплая, вот с таким мехом!

Бдительная Елизавета Артемьевна заметила в расположении вверенного ей подразделения постороннего человека, двинулась с лопатой наперевес в нашу сторону, однако личность незнакомца ей устанавливать не пришлось, потому что Ивакина с крыльца окликнули тихо, но очень слышно: