Борис Романов - Почта с восточного побережья

Я обрушиваюсь за борт сам и при этом посильнее отталкиваю катер на ветер, чтобы успеть вынырнуть, пока его поднесет ко мне; я вращаюсь в воде, словно угорь, захвативший добычу: из воды мне видно, как дробится солнце в подвижных гранях ветровой ряби; днище катера наплывает на меня, как облако, и, вынырнув из-под него с другого борта, тряхнув головой, я слышу — жена кричит с берега:

— Эй вы-ы! Плывите сюда! Мы тоже хотим купаться-я-а-а!

Мы еще не успели обсохнуть, когда наше тихое пристанище осчастливила своим визитом комплексная рыболовецкая бригада во главе с Сергеем Еремеичем Праховым. Они не стали толкаться локтями в нашей бедной протоке и, заметив нашу синюю с оранжевым палатку, круто привели корму в холмы Жальников и направились к нам.

Рыболовная армада состояла из двух счаленных борт о борт карбасов, один из которых был оснащен двигателем и лебедкой, а второй доверху завален сетями. Сзади на бакштове болталась хорошо известная смоленая бударка, рыбаки покуривали, разместившись кто как, кормчий шевелил укрепленным вдоль борта штурвальчиком, а на горе сетей возлежал, опершись на руку, в позе Стеньки Разина сам Серега Прахов.

Карбасы с треском вломились в прибрежный тростник, так поддали носами берег, что наш островок закачался, и молоденький парнишка, замещавший, по-видимому, штатную должность зуйка, выбросил на сырую луговину увесистый адмиралтейский якорь с деревянным трендом.

Мотор смолк, но Серега Прахов и не вздумал пошевелиться. Вместо него, как расторопный толмач, подал голосок кедровский пенсионер Василь Мокеич:

— Ау, друг ты мой славноберезовый, где ты есть?

— Здесь я, Василь Мокеич! — выбираясь на лужайку через кусты, ответил я. — Что, снова в мага́зин нацеливаться?

Василь Мокеич поперхнулся, но не растерялся:

— А это как старшой молвит!

— Утро доброе, старшой! Молви что-нибудь!

— Ты угадал, приятель… Ребята, передайте ему!

Сергей, не трогая головы с кулака, вытащил из недр обширных рыбацких штанов плотный газетный сверток и перекинул его зуйку. Зуек почтительно вручил пакет мне. Можно было не разворачивать газету: прощупывалась в ней взъерошенная пачка трудовых трех- и пятирублевок.

— Это зачем? — оторопел я.

— А ты и не понял? Василь Мокеич, обрисуй ему ситуацию.

Василь Мокеич отогнул козырек своей пограншляпы.

— Так что, друг ты мой славноберезовый, беленькая в мага́зинах пропала, ни в однешеньком нету! И до нового месяца не будет.

— А я что делать буду?

— А тебе задание от имени флота: найти! достать! — вмешался Сергей. — И не вздумай на чепуху размениваться. Ясно задание?

— Ясно… А если не найду?

— День флота сорвешь. Видишь, какая уха будет?

Сергей пнул огромный котел, стоявший у него в ногах. Котел был из тех, что вмуровывают в банях, и в ответ на атаманский пинок не издал ни звука, потому что доверху был заполнен разным хозяйственным добром.

— Ого! Сколько же нас соберется?

— Не бойся, мало не будет.

— Здравствуй, Сережа! — сказала подошедшая жена. — Как там Тася себя чувствует?

— Здравствуй, сударыня! — Все-таки он соизволил приподняться с локтя. — Чего Тася? Готовится… В шестой раз, а все переживает.

Бригада засмеялась.

— Помолчали бы, слабаки, — улыбнулся и Сергей, — десять детей на три лодки, а из них пять моих!

— Мне-то уж теперь за тобой не угнаться, Сереженька, — ответил за всех Василь Мокеич, — годков бы тридцать тому назад соревнованию начать, я бы те дал фору!

Засмеялись снова.

— Передай привет Тасе, — сказала жена, — да пусть не волнуется… А я здесь совсем одичала, в кино хочется…

— На базар сходи, с бабами поругайся, от души и отляжет, — ответил Сергей. — Или муж и на базар шагу ступить не дает? Тасю ты, пожалуй, скорее меня увидишь. Я до августа домой не ходок, план трещит. Отдавайте чалку, ребята!

Я вырвал из земли якорь, передал его зуйку, кормчий на баркасе запустил свою керосинку и залопатил винтом на задний ход, но сидели они на грунте плотно, и нам с женой пришлось упереться как следует в брусья форштевней, чтобы столкнуть их, и они отчалили с громом и хрустом, оставив у берега большое пятно взбаламученного ила.

— Да! — закричал я. — Где же я вас найду?

— Жди тут! Колька за тобой заедет!

— Не бойся, друг славноберезовый! — перекричал старшого Василь Мокеич. Они тебя скрозь землю найдут!

— Ну вот, — резюмировала жена, — и конец твоему спортивному режиму. А кто это — Колька?

— Кто! Брат Сергея, близнец, праведник. И проповедник. Он к Сергею насчет «облика моралис» заходит. Здорово драит!

— Будто бы и не за что?

— Есть, конечно, за что… Где бы мне такого душехранителя найти?

— Меня тебе мало?

— Во-первых, я к тебе привык. Во-вторых, тебе это по штату положено. Это, понимаешь, твои функциональные обязанности…

— Спасибо. А твои обязанности в том, чтобы доставлять мне повод для моралей, да?

— Ну почему же? Это получается само собой.

— Баламуты вы! И в школе вас учат, и в армии закаляют, и в училищах нацеливают — нет, мало, жена еще за уши тяни!

— В этом и состоит ваша прогрессивная роль в истории. И ты видишь, какие мы ушатые оттого?

— Больше лопоухие, — засмеялась жена. — Будем мы есть, наконец, или нет?

— Нет! Сначала выкупаемся!

Жена воспротивилась, но меня поддержала дочка, изнывавшая от жары. Дочка поучила меня отдыхать на воде, расслабясь и не шевелясь, но эта йога была уже не для меня: у меня тонули ноги — видимо, центр моей плавучести находился слишком высоко. А дочка лежала на спине, раскинувшись крестом, прозрачная вода колыхала красный купальник, но даже мизинчик у дочки не подрагивал; неплохо, неплохо, я в детстве так не умел.

— Доча, если хочешь, я тебя на танцы свожу. Есть сегодня танцы?

— Ты же сегодня на День флота поедешь.

— Вот по дороге туда мы тебя в парк забросим и на обратном пути домой заберем.

— Не хочется, папа… Я лучше тут поживу… — печально ответила дочка и поплыла к берегу.

На столе в тени сосен ждал нас завтрак. Тонкие длинные иглы и цветочная коричневая пыльца сыпались на стол с верхушек сосен, потому что там гулял порядочный ветер, но внизу, на поляне, было тихо, и доносилось из палатки похрапывание сынка. Дал все-таки себя знать ранний подъем.

— Присел на матрац и заснул. Я его вместе с матрацем в палатку втащила, хоть бы ресницей шевельнул, — сказала жена. — Да мне и самой спать захотелось, наверно, в гости кто-нибудь придет.

Примета была не новая, но оправдала себя еще до конца завтрака, и дочка пролила чай, поджимая ноги от выскочившей из кустов белоснежной болонки Дэзи. Впрочем, не совсем белоснежной, поскольку мусора в ее локонах было немногим меньше, чем в конусе пылесоса после доброй приборки.