Борис Романов - Почта с восточного побережья

Д. Ингульский возникал на Выселках еще не раз, чтобы внести кое-какие уточнения в земельных планах, но дело свое землемерское он превзошел отменно, так что у Арсения Егорыча комар носу не подточил даже тогда, когда началась коллективизация и ему как единоличнику отвели всего двадцать соток на усадьбу. Гослесфонд обступил Выселки со всех сторон, а где протекала в тех земельных планах Ольхуша, неизвестно…

Отказавшись от своих наволоцких земель в пользу ТОЗа, Арсений Егорыч отрубил от себя почти все поземельные обложения первого сельхозналога. Наволоцкий дом с приусадебным хозяйством торжественно вручил вернувшемуся с затяжной войны красноармейцу брату Авдею. Остались видны только доходы его с мельницы, однако учесть их было кому следует сложно, поскольку официально числилась она в ведении ТОЗа, а справки по производству для налоговых органов Арсений Егорыч научился составлять еще в дореволюционное время.

Но жизнь продолжала наступать на Выселки, и, когда большевики ввели новый сельхозналог с учетом всех доходов в деньгах и непомерной для Арсения Егорыча прогрессивкой, он явил миру смирение гордыни и попросил помощи и защиты у брата Антона. Антон коротко ответил, что считает новый налог еще недостаточно жестким и ни для кого поблажек просить — а тем более устраивать — не будет, и ограничился только советом взять в уисполкоме справку об инвалидности. Справку, конечно, Арсений Егорыч взял…

Жизнь обкладывала Арсения Егорыча со всех сторон, и тогда он решил откупиться от нее старшим сыном.

Егорка вырастал молчаливым, натурой в Марью, в работе истовость непонятную проявлял, поглядывал — вылитая матка — с потайным вопросом. Таких взглядов Арсений Егорыч не любил: и прибить парня вроде не за что, да и злости достаточной не возникает, однако и спокойствие душевное у самого себя от этаких поглядок колеблется.

Впрочем, рассуждения подобного рода редко приходили Арсению Егорычу на ум, более насущные проблемы вокруг теснились. Надоело ему на перекладных кататься, няньки да приходящие бабы непрокостью своей и капризами хозяйству были одна растрата, вот и задумал он постоянную женщину в дом ввести. Тем более — имелась одна такая на примете в Небылицах, девка уж не молодая, подходящая красотой и телом, однако и норовистая, в женихах разборчивая, покойника Тугоуха племянница. Сказывали еще, что до молодых парнишек она потяглива, да ведь небылицким верить — что сороке на юру.

Арсений Егорыч первым делом с родителями ее дружбу свел, слухи проверил, девку в праздник в сенях пощупал, — не подтвердились слухи. Но на сына Егорку он все же сам с вопросом стал поглядывать.

А тут уж совсем новеющий сельхозналог изобрели, давят, Егоркины руки к источникам дохода плюсуют, будто без них мельница крутиться перестанет. Одно слово — оказался сын на порожней чашке весов, и отцовы заботы перетянули. Все кстати к тому моменту скатилось: и налог, и сватовство, и с кадровыми войсками ЦИК решение принял, Красну Армию строить взялись.

Арсений Егорыч сына на призывной пункт со своим красным бантом спровадил. Четверо парней из Наволока в армию шло да вот Егорка пятый.

Стал Егор в ряды сыновей трудового народа, а Арсений Егорыч сватов в Небылицы заслал. Сватовство в лучшем виде состоялось, но со свадьбой невестушка зарезала жениха, как к празднику порося: бежала из-под венца, подобно тати полночной, с наволоцким сопливым комсомольцем Илюшкой Шубиным какую-то Днепрогэс строить. Записку, бессовестная, в волостном Совете для тятеньки с маменькой оставила.

Родители ее у Арсения Егорыча в ногах валялись, виноватились сильно, дурной запиской трясли. А он выхватил у дружки за свои же деньги купленный свадебный кнут, об родственничков его измочалил да и запил позор вместе с ними.

Как на Выселки вернулся, не помнит, только видит — Филюшка вперевалку к дрожкам бежит, радуется.

— И ты тут, змееныш?!

Сапогом его к конуре отшвырнул. Филька закричал, снова к отцу тянется. Арсений Егорыч снова его сапогом, сапогом по круглой-то голове. Растоптал бы, да собака взбесилась, с пеной на клыках на хозяина через Фильку бросилась, хорошо — цепь ее остановила.

Арсений Егорыч в дом кинулся, где его Авдей с кумом Ивашкиным у стола дожидались, за ружье Авдеево схватился, чтобы пса пристрелить, так Авдей ему тут показал и пса и кузькину мать, наутро Арсений Егорыч свой приезд лишь до Авдеевой руки и помнил.

— Ты чего с сыном, паразит, наделал? — спросил Авдей грозно.

— Да… С крыши он, того, видать, упал, — еле ворочая языком, прослезясь от похмелья и страха, ответил Арсений Егорыч. — А собака меня к нему не пустила… Выпимши, пьяный то ись, был сильно. Где Филюшка-то?..

— В Ситенку я его отвез, — ответил, вздохнув по-медвежьи, Авдей. — Ты утри слезу-то, эк, мущина… Опохмелься возьми… Может, жену ищо лучше найдешь. Филюшку вот жалко, — Авдей снова вздохнул, — ну да бог не выдаст, кабан не съест, знахари в Ситенке знатные. Егорушка у тебя еще есть…

Арсений Егорыч тоже так думал, не ведая того, что только жизнь свое берет, что только жизнь — настоящий хозяин.

Служил Егорка исправно, обстоятельные письма слал, да разок — немудрящую красноармейскую посылку. Чего уж он там выкроить-то смог, поездка на почту за ней дороже обошлась, да и горше гораздо от посылки той стало, так как после сватовства положил себе Арсений Егорыч правилом в Небылицах не появляться. Мотала служба Егора по всей стране. А там наступил и финал.

Держа в руках воздушный листок рисовой бумаги, Арсений Егорыч щурился от бивших по глазам крупных угловатых букв, написанных рукой сына:

«Был я, тятя, немного ранен в славных боях за КВЖД с белокитайскими бандитами. Сообщаю радостную тебе и дяде Авдею и еще дяде Антону новость, что правительство наградило меня орденом Красное Знамя. Также славный наш командарм товарищ Блюхер лично предложил мне обучаться в школе красных командиров ОКДВА, на что я и согласился. Дело такое, что Красна Армия берет не ружьем, не шинелью, а тем, что не для себя тут живешь. Так что, тятя, ты меня прости, с одной рукой-то, только я домой не вернусь… Если стану командиром, то, конечно, буду помогать тебе аттестатом. Твой сын Егор».

Арсений Егорыч отуманенными глазами еще раз перечитал письмо, погладил по голове радостно замычавшего Филю, в чулане отыскал запыленную рамочку со Львом Давыдовичем Троцким, Льва Давыдыча в печке сжег, а на его место разместил сыновнее письмо, рамочку на стену на прежний гвоздь приладил. Коллективизация уже началась, и хозяев вовсю трясли.

В Наволоке начало коллективизации положили престарелый учитель Степан Андрианыч, три бедняка с нижнего краю, шесть середняков с Васьковой слободы да Авдей Ергунев.