Борис Романов - Почта с восточного побережья

И потому все остальное время Егор боялся зацепиться за что-нибудь, что могло бы отвлечь его от намеченного плана. Он знал, что работа подполковника регулярной Красной Армии заключается не в том, чтобы разделываться в одиночку с фашистскими прихвостнями, но он сказал себе, что сделает это, когда приподнялся послушать тишину над Авдеевой могилой, и осколок, толкнувший его в голову, только подтвердил: пока сам жив!

Он не боялся пойти под суд, потому что основная часть задачи была уже выполнена, жандармский лейтенант Райнер и документы двух других немецких офицеров находились у начальника разведки, и, кроме того, он сознавал, что, если выполнение плана ему не удастся, судить будет некого. Не жалел он и о том, что не взял с собой на Выселки группу: для выяснения обстановки это ничего бы не дало, и он уже не мог, душою не мог, бросать их под пули в случае засады на Выселках.

Потому и к дому он крался так осторожно, как только мог сделать это в идеале, и выслушивал так долго тишину на Выселках, боясь в ней обмануться.

…После того как он подавил в себе воспоминание о матери и о теплом льняном масле, он вдруг почему-то вспомнил, что купался в Ольхуше, не дожидаясь появления первых майских жуков, ныряя с плотины, еще не совсем оправившейся от ледохода, и тут, в омуточке возле нее, вода принимала прохладно и обжигающе, и если не выныривать, то вскоре уже не понять было, от чего немеет тело — от холода или от жары. Об этом он не должен был вспоминать, потому что очнулся лишь оттого, что над ухом скрежетнул винтовочный затвор. Он едва не выстрелил, но привычка держать пистолет на предохранителе и не стрелять наобум задержала его. Он вслушался и распознал, что звук доходит к нему сверху по березе. Медленно переворачиваясь, он увидел в морозном мерцании неба там, на отроге, шевельнувшуюся тень.

— Кр-р-р! — добродушно сказал сверху бессмертный ворон, и тогда Егор по кустам сполз с обрыва к мельнице и пошел к дому.

Дом был родной, но главное в нем заключалось в том, что он мог дать информацию об Авдее и отдых, необходимый для выполнения задачи. Кроме того, дома можно было соответствующим образом замаскироваться.

Егор едва не распустил себя, почувствовав под рукой трепещущую худую спину отца, неумелую ласку негнущейся его руки, он в который раз показнил себя за то, что бросил отца, инвалида, с малым братом одного тут, в лесу, и едва не разуверился в собственной, как и дядьев Авдея и Антона, недоверчивости к нему. В доме пахло деревней, как единственно и могло только ею пахнуть в представлении Егора, и Филька, большой, неуклюжий и жалкий в своей немоте, таращил восторженные рыжие глаза, и женщины, о диковинном сосуществовании которых Егору было известно из точных докладов дяди Авдея, встретили его именно так, как он рассчитывал. Но он быстро взял себя в руки.

Ночью отец расплакался, когда Егор шепотом изложил ему некоторые планы использования Выселков, и снова Егор подавил в себе жалость, хотя старика было жаль: как он, когда-то поднявшийся с ружьем против кулацкой банды и сумевший захватить на дороге недобитого немчика, так стал цепляться за жизнь из-за какой-то приблудной гарнизонной дамочки? Впрочем, роль женщин в доме всегда была слишком высока, в иные времена женщин в доме было слишком много, и само их обилие внушило Егору проклятую двойственность в отношении к ним, и теперь вот отец, крепкий мужик, всю жизнь ценивший, пожалуй, лишь самого себя, расслюнявился из-за девицы, молодой даже для него, Егора… но кто судья своему отцу?

Может быть, такие вещи и случаются в природе, подобно нересту налимов: лежат они летом в Ольхуше в самых глубоких омутах, а в морозы спешат на перекаты, где смертный лед навис почти до дна, нереститься… Вот и из этой, поди, ямины сейчас вверх спешат?..

Егор остановился, будто споткнувшись, осторожно снял пистолет с предохранителя и припал к густому кусту дикой смородины, стараясь не трогать голых обледенелых веток.

В медленных сумерках зимнего рассвета излучину реки впереди пересекала стая волков: двое матерых, двое прибылых и три переярка. Ветер дул от них, Егора они не чуяли, и бежали звери медленно, сытой, недовольной трусцой, клоня головы на одну сторону, все как один чепрачного окраса, с круглыми, отпущенными брюхами, и, повернув голову так же, как они, Егор понял, что их гонит: ощутимо слышен был оттуда гул вездеходных моторов.

Волки скрылись в зарослях, и Егор, держа пистолет наготове, пошел по левой стороне вдоль кустов, навстречу моторам. «Ну так. Ладанка кстати подвернулась. Пора становиться мужичком. Еще час пути. Ордена прячу в дупле, в барском флигеле оборудую наблюдательную позицию, осматриваюсь, пистолет в рукавицу и через скотные дворы — вперед».

…Небылицкий староста Савватий Лукич Шишибаров удивился, когда по дороге из управы, где он закончил хлопотный день, отправляя в путь бывших на постое карателей, он увидел у крыльца собственного дома небольшого мужичка в драном малахае.

— Здравствуйте, Савватий Лукич, — сказал мужичок твердым голосом и поклонился, однако не снимая шапки.

— Кто таков есть? — спросил Савватий Лукич, вглядываясь в непонятно знакомое лицо мужичка через штакетник.

— По поручению батюшки вашего Луки Иваныча я. И брата Федюньки. Из мест отдаленных. Савельев. Вот, война довела.

— Врешь небось? — спросил Савва и оглянулся. Один часовой находился вблизи околицы, другой расхаживал на виду возле школы, это успокаивало. Но еще больше успокаивало то, что в углу заиндевелого окна улыбалось широкое, как блин, лицо сожительницы, Матильды Карловны. Савка поманил ее пальцем и спросил, когда она вышла на крыльцо: — Знаешь этого, Марья?

— Звала в дом, не идет.

— Не могу, поскольку хозяином не зван, — вставил мужичок, — тут ожидаю. Я ведь к вам со святыней из северных краев.

— Бежал, что ль?

Мужичок, не отвечая, грязными руками расстегнул ворот, снял с шеи через шапку серебряную ладанку, показал Савке.

— Ну-ка, ну-ка? — заволновался Савка, входя в ограду.

— Лука Иваныч вам завещал передать. Вот.

Савка с дрожью взял знакомую отцовскую ладанку, вгляделся в помороженное лицо мужичка.

— Кто таков есть? — повторил. — Знаком больно!

— Савельев я. С батюшкой вашим мытарился. Он меня насчет денежных накоплений уполномочил.

— Иди в избу, Марья! Ну, говори.

— Здесь не могу, при постороннем-то глазе. Вот, письмо насчет этого в рубахе зашито, — мужичок похрустел краем стоячего воротника.

— Идем! Идем! Да не сюда, а налево… Марья, выдь на двор. Скорее!

— Ножнички дай, хозяюшка, — попросил мужичок, — пуговку наладить.

— Ну? — спросил Савка, когда сожительница, найдя ножницы, вышла к корове.

— Запри дверь за ней, Савватий Лукич, — попросил мужичок, — дело серьезное.