Борис Романов - Почта с восточного побережья

Она поднялась, деловито оправила одежду, отпустила на одну петлю защемивший кожу ремень, пальцы сунула в рукава, будто в дамскую муфту, и поплелась по глубокому снегу через ольшаник к лесу.

Менее чем через час, преследуемая эхом танковых двигателей, она набрела на человеческий путаный след и, пройдя по нему немного, остановилась в оцепенении: она узнала то место, на котором недавно лежала. Идти стало некуда.

Она тупо разглядывала собственную лежку, пока не догадалась, наконец, что давно и безнадежно блуждает и уйти от Орси вместе с подполковником ей не удастся. Тогда она засмеялась и повернула назад, и ей сделалось легко, и она даже представила, какое будет лицо у Ксении Андреевны, когда она возвратится на Выселки, и как там засуетится Орся, и немцы все повыпялят на нее глаза…

Но с каждым шагом голова ее клонилась все ниже, вот уже и долгожданные слезы закапали в каждую встречную ямку, вырытую ее поспешными ногами, и, когда над пригорком из-за деревьев показалась хрипящая битюжья фигура с топором, перехваченным под самое лезвие, Полина бросилась навстречу с радостным, бездонным криком:

— Ой, Филюшка, милый мой, заблудилась я, заблудилась!..

…Филька такого не ожидал и задуманное загодя грозное движение позабыл, мало того, пока Полина торопилась к нему, он в смятении, жонглируя топором, тюкнул обухом себе по колену, так что земля перед ним присела.

Когда Полина вцепилась в отвороты старого зипуна, из которых и без того торчала куделя, он и вовсе руки опустил, ему никогда раньше столь близко женского распахнутого взгляда встречать не приходилось, а самое главное — волосы ее, выбившиеся из-под платка, всею известного оказались мягче и, подбородка его касаясь, запахом летних трав изумляли.

— Филюшка, милый мой, спасибо, нашел меня, голубь сизый, умница моя! — громоздились необыкновенные, неслыханные слова и шелестели но Филькиным плечам, как осиновые листья; скоро в глазах его от этих слов зарябило, и сам он, остановись у Полины, прикрыл ее всю от белого света рукой с топором.

Немалые сдвиги происходили в Фильке, и, если бы он мог говорить, он все равно не рассказал бы, почему сумел впервые с детства выдавить из себя:

— Мы… мм-атка… нн-еет!..

Филькина рука удерживала ее с безучастностью деревяги, и она, отогнувшись, недоуменно подняла к нему мокрое лицо.

Фильке было не до нее, он, задумчиво улыбаясь, прислушивался к снегу, даже ухо вывернул, брови у него вздрагивали, ошарашенные, добрые.

— Ну, Филюшка! — упрекнула она. — Это что же!

Рука его ожила, трепыхнулась за ее спиною, сползла, медленно сопротивляясь, вниз, а сам Филька счастливо шмыгнул носом и спросил:

— Ы?

— Домой пойдем, Филюшка, — ответила Полина, — домой.

Филька смотрел непонимающе.

— Нельзя в лес, — пояснила Полина, — ребеночка загублю, такой маленький у меня будет. Братик… Ну, чего стал, как пень! Домой пошли, отец ждет!

Слезы у нее высохли, и она, оттолкнув Фильку, снегу зачерпнула, умылась, углом платка отерлась, повязалась как следует, сказала:

— Веди давай!

Филька разглядывал ее с докучным интересом, и кулаки его свисали до самого снега.

— Ну, Филюшка, холодно ведь… Ноги совсем зазябли…

Филька отступил в сторону, потянул ее на свое место, и она поняла, что должна возвращаться первой, и пошла, горбясь, ожидая толчка или удара, навстречу солнцу, запеленутому в прозрачные иглистые облака. Шагать было трудно, потому что Филька глубоко утоптал след, и она часто останавливалась отдохнуть, и Филька молчаливо ждал.

Им повезло на пятой или шестой передышке, в островке молодого ельника. Филька негромко замычал, подтолкнул Полину к елям, а сам вытянулся вперед, ноздри его расплылись, желваки образовались на веснушчатых скулах, и Полина подумала, что никогда не видела у него ни этих мужичьих желваков, ни внезапных веснушек. Она тоже потянулась за ним и охнула: с невысокого взгорочка по яркой строчке их следа спускались цепью солдаты в зеленых шинелях, а впереди их, в низине, поросшей кустарником, уже скрывалась отдельная голова в тусклой каске. Оружие темно посвечивало перед солдатами, полы их шинелей были по-женски подоткнуты за пояса, и Полина обреченно схватилась за щеки: не такою представляла она себе встречу с немцами, — тут, в лесу, после погони, они ее в сорок сапогов затопчут.

А Филька, дурак, действовать собирался: взвесил двумя руками, словно младенца, топор, нашел на шейке топорища удобное место для правой ладони, а левой рукою взял Полину за подбородок и за подбородок больно развернул ее снова на обратный путь.

— Нет, Филюшка, нет! — залепетала она. — Хуже нам будет, зря, зря это! Нет, не надо!

Филька, уркнув по-кошачьи, показал ей желтые зубы, замахнулся, и у Полины хватило здравого смысла догадаться, что в Филькиной башке сейчас такое, чего никто не разберет, и приступает он к делу взаправду. Не дожидаясь второго замаха, Полина сызнова побежала по тропе своей, утоптанной и политой слезами.

За лесом гулко ударила пушка, эхо выстрела с шелестом оповестило все наволоцкие края, что это насовсем громят Выселки, и Полина, закусив губу, поклялась свернуть со следа не ранее, чем минует развилку, где плутала, где отлеживалась в снегу. В ней проснулась, наконец, предприимчивость загнанной дичи, и она уяснила, что надо не просто бежать, а бежать запутывая следы.

У Полины хватило времени добежать до своей лежки и свернуть со следа, прежде чем она услыхала автоматные очереди сзади, где прикрывал ее отход Филька…

К вечеру, в полубессознательном состоянии, она оказалась на большой, хорошо укатанной дороге, с высокими сугробами по обочинам, и навстречу ей неторопливо двигались две одноконные упряжки, лошадки заиндевели от долгой езды и казались посеребренными.

На санях были люди, Полина не могла понять, кто это.

Она сидела у обочины и ждала: если эти, с упряжек, не подберут ее, легче под полозья лечь.

Обе упряжки остановились одновременно, и с передней соскочил к ней, сбрасывая с плеч широкий, как бурка, тулуп, моложавый, красивый парень с вьющимся чубом из-под шапки, в черном морском бушлате с пуговицами в инее, с повязкою на рукаве, опоясанный тугим ремнем.

Когда он подошел к ней, Полина прочитала вдоль краев пряжки: Gott mit uns.

— Это откуда нам такую раскрасавицу выкинуло? — воскликнул парень. — С кем ты места не поделила?

— Да… — ответила Полина, с трудом улыбаясь, — от свекра бегу…

Парень захохотал:

— Ну, мы тебе в таком деле верная подмога! Эй, ребята, потеснитесь, да не очень — надо же молодуху отогреть! Замерзла, раскрасавица! А щечки — яблочки!

Подскочил еще один, в дубленом полушубке, с понятливою усмешкой, вдвоем они под руки довели Полину до саней.