Лилли Промет - Девушки с неба

Труута:

— Почему его зовут Коллем [27] Колль — бука. ?

Я:

— Его имя Николай.

Труута была недовольна моим видом: слишком короткое платье, копна локонов на макушке, накрашенные губы! Пришлось объяснить:

— Да пойми же ты! Я не должна отличаться от местных девушек.

Это до нее дошло.

Я рассказала, что из шелка наших парашютов шьют кальсоны полицейским. И жене лесника выйдет бесчисленное количество блуз.

Труута:

— Откуда ты знаешь?

Я:

— Выяснила.

Труута:

— А что ты сделала, когда вошел полицейский?

Я:

— Ничего. Ела кашу. Запивала молоком. Сначала не могла вымолвить ни слова, рот был набит кашей.

Труута:

— И как ты только можешь подшучивать над такими серьезными вещами?

Трууту сердили все мои рассказы. Она не знала, что принимать всерьез, а что — в шутку.

— Все правда, — сказала я. — Съела кашу, да еще облизала ложку. Чуть язык не занозила. Затем стала ругать полицейского. Зачем он испугал Марию.

Труута:

— Честно? И что же полицейский?

Я:

— Извинялся по-всякому. Хотела услышать от него, кого они ищут. И полицейский ответил, что ищут тебя.

Труута:

— Меня?

Я:

— Так он сказал. Что ищут прячущийся от дневного света опасный элемент.

Слова были подлинные. Видела собственными глазами такое воззвание. За подписью высшего начальника «СС» и полиции Восточной области, обергруппенфюрера и генерала полиции Йеккима. Или не Йеккима? А Йеккельна? Воззвание кончалось словами: «Бог помогает только смелым!»

Труута призналась, что она тревожилась обо мне. Все эти дни казались ей мучительно долгими.

— Могла бы найти как-нибудь вечером время, чтобы прийти сюда, — сказала она с грустным укором.

Я раскаивалась и чувствовала большую нежность к ней. Назвала ее своим дружочком, как называл меня папа, когда бывал ласков со мной.

— Прости, дружочек, но ведь я должна была вжиться тут в свою роль и в свое окружение.

Она кивнула.

Просила, чтобы в Тарту я была крайне осторожна. Я села на велосипед. Оглянулась. Возможно, Труута все еще стояла за деревьями. Провожала меня озабоченным взглядом.

В Тарту я съездила. Ничего плохого не случилось.

Поднявшись на гребень холма, увидела то, что нужно: песчаный карьер кишел немцами. Танки, пехота, полевые кухни.

Я держалась за одним возчиком. С таким расчетом: если он пройдет вооруженную охрану, пройду и я. Так и случилось: полевые жандармы не останавливали ни одного крестьянина, ни одну телегу. Забот им более чем хватало — на шоссе происходило большое передвижение войск.

С горки открылся вид на зеленую плодоносную землю. Большинство хуторов уцелело. Во время боев в начале войны сгорела одна корчма, одна мельница и мощная серебристая осина. Ах, какой жуткий удар пришелся в нее! Ствол расколот вдоль и обуглился. Но дерево дало множество ростков, по-человечески жадных к жизни.

Встреча со знакомыми с детства местами меня растрогала. Пусть они и были во мне и со мной все годы войны. Эти склоны холмов и ельники. Длинные полосы полей, тропинки через покосы. Белое шоссе через лес. Разве не в том состоит смысл жизни человека, чтобы любить свою землю?

В Тарту ехала по Нарвскому шоссе.

В парке Раади повела велосипед рядом с собой. Здание Эстонского народного музея закамуфлировано зелено-черно-желтыми пятнами. Позади него — лагерем моторизованная часть. Парк ухожен. Трава на газонах скошена, кусты подстрижены. Я не возбудила ни в ком интереса.

Школьницей приходила сюда со своим классом. Учительница говорила нам:

— Взгляните на эти пивные кружки! Ни одна не повторяет формы и орнамента!

Кружек было великое множество. Словно наши предки ничего другого не делали, как только чокались пивными кружками.

Однажды я была тут с папой. Папа сказал, узнавая:

— Такую соху я видел еще в доме своего отца. — И потом: — Такие рукава были у твоей матери.

Рукава я постаралась запомнить. Все, что касалось моей матери, интересовало меня.

Завернуть на еврейское кладбище я не решилась. Еще обратят внимание: что там нужно девушке?

Петровская церковь цела. На улице Яама находились бывшие казармы Лембиту, там стояли часовые. «Цурюк!» [28] Обратно, назад. Ясно. Свернула с улицы Роози вниз, к реке.

От Каменного моста осталась куча камней, несколько ступенек и кусочек перил. Мост Свободы переломился пополам и торчал из воды. Их при отступлении взорвали красноармейцы.

Для пешеходов был выстроен переход.

Что Тарту без Каменного моста? Печально. Утешала себя: придет время, наверняка соорудим новый — может быть, даже красивее. В Ленинграде я любовалась мостами через Неву. Один русский сказал:

— У вас самих есть прекрасный строитель мостов — Оттомар Мадиссон.

Никогда не слыхала. Оказывается, он был соавтором проекта моста Зимнего дворца в Петербурге. Проектировал в царское время мосты через крупнейшие реки России — Волгу и Каму, Днепр и Иртыш.

Северный берег Эмайыги и все вокруг мостов в руинах. Огонь войны прошел по Тарту. На разрушенных улицах редкие уцелевшие дома уставились друг на друга глазами окон. Выглядели так, словно они приговорены к сносу. Из развалин выбраны оставшиеся целыми кирпичи. С величайшей аккуратностью сложены в штабеля.

Центр города сильно пострадал. У дома на углу площади Большого рынка фасад словно кулаком разбитое лицо. Зашла из чистого любопытства в Ратушную аптеку. Вату и аспирин продавали по рецептам. Деревянные гребешки — свободно.

В книжном магазине висел портрет Гитлера. Можно было купить писчую бумагу, альбомы, почтовые открытки, чернила, ручки.

Кинотеатры работали. В одном шел фильм с Беньямино Джильи и Магдой Шнейдер. Довоенный. Я его помнила. Помнила конец: неверная жена возвращается к своему мужу в тот момент, когда он поет колыбельную их ребенку. Мелодрама со счастливым концом. Когда-то вместе с Ууве смотрела этот фильм дважды.

Кое-где расклеены извещения властей. На эстонском и немецком языках. Текст точно не запомнился. Призывали выдавать диверсантов, дезертиров и красных парашютистов.

Университет цел! Но на ведущей к нему улице пробка: черный жандарм. Вперед не пройти. Повернула назад.

Навстречу шли люди, тащили пружинные кровати.

Вблизи театра «Ванемуйне» меня остановила женщина: не продам ли я ей велосипед. Я спросила:

— Сколько дадите?

Женщина не знала, опасалась переплатить.

— Сто марок, — сказала чуть погодя. На самом деле платили больше.

Я покачала головой. Она прибавила. Когда я сказала, что не продаю велосипед, она спросила, не хочу ли я купить у нее шинель. Отдавала за семьдесят марок.

— Если ее покрасить, выйдет хорошее пальто, — утверждала она.