Лилли Промет - Девушки с неба

— Вы очень устали?

Учитель махнул рукой: ох, нет! По пути они то и дело отдыхали. Их вполне удовлетворяло мое и коровье общество. Я предложила:

— Привяжем торт к багажнику велосипеда.

— Не надо! — сказала Эльзи и улыбнулась. — Коробка совсем легкая. Попробуйте! Здесь только луковицы цветов. И семена.

Техванус понукал Юку.

Мой учитель, Эльзи, я и корова следовали за ними. Я сказала: если учитель и его жена хотят, могут ехать на велосипедах. Ведь велосипед Лаури можно снять с крыши кареты.

Нет, не хотели.

— Мы доставляем вам так много хлопот, — сказала Эльзи.

Мой учитель помалкивал. Вид у него был озабоченный. Казалось, он вроде бы сожалеет, что, не обдумав, принял приглашение. Его можно было понять: кому же охота оказаться в тяжесть чужим людям. Каждому хочется иметь собственную крышу над головой. Есть за своим столом.

Чем меньше оставалось пути до дома, тем тяжелее становилось на душе. Не хотелось, чтобы два бездомных старых человека оказались облаянными: нас, незваных, собралось слишком много.

Я разглядывала Эльзи сбоку: высокая и худая. Жилистая шея. Темное платье обвисло. Плечи торчали. В тот раз в Тарту, когда я явилась к ним за солью, учитель опасался, как бы мои вопросы не вытянули Эльзи из ее мира. Теперь она сама оставила свой цветник среди развалин. Но я не замечала, чтобы из-за этого она скорбела.

Эльзи шагала легко. Открывала все вокруг себя заново. Вечерние краски. Наши стройные высокие ельники.

— Какой прекрасный вечер, — сказала она с легким вздохом.

Мы миновали брошенный хутор. У дороги стояли молочные бидоны, оставленные общественными сборщиками молока. Так и забытые здесь. Безнадежно ожидающие.

Яблоня. Белый налив. Я нарвала яблок в подол. Догнала карету. Протянула яблоко Эльзи. Она сделала отстраняющий жест.

— Спасибо, не надо.

Я вдруг поняла. Это были яблоки из скорбных садов тех, кого увезли в Сибирь или кто ушел от войны на чужбину. Эти сады стояли никем не тронутые. Учителю и предлагать не стала.

До Метсавере было теперь уже рукой подать.

Поля раннего ячменя и озимой пшеницы стояли неубранные. Спело-коричневые. Учитель сказал:

— Ничего страшного. Все равно каждое поколение будет делать то же самое, что и предыдущие: пахать, сеять и жать.

Это прозвучало утешающе. Имело более глубокое значение, чем просто размышление о поле. Казалось, мой учитель произнес это не только с надеждой, но и с легкой иронией.

Я сказала:

— Мы уже почти прибыли.

Взору открылось что-то неожиданно прекрасное: отава зеленела.

Наш путь завершился.

Карета остановилась у ворот отчего дома. Техванус в ожидании оперся о столб ворот. Суузи даже не вышла из кареты. Мы все напряженно смотрели в сторону дома.

На пороге появилась Маннеке.

Поглядела на нас из-под руки, потому что заходящее солнце светило ей прямо в глаза. Рассматривала пришельцев и вовсе не была похожа на злую мачеху из сказки.

— Гляди-ка, до чего же хорошо! — сказала она приветливо. — А у меня как раз на столе картофельный суп с крупой.

Я облегченно вздохнула.

Техванус сдернул шляпу. Покрутил высоко над головой. Воскликнул:

— Хоппадилилла!

— Лилладилилла! — ответила я тихо. Чтобы Суузи не услыхала.

Маннеке шла через двор по траве нам навстречу. Сообщила: Мария разродилась. Это случилось в поле.

Мария родила сына.

1977

Милан нас не принял — в гостиницах не было мест, пришлось ехать дальше, в Турин.

Выкурив на воздухе сигарету, я снова поднялась в автобус и села на согретое солнцем кресло, где лежала моя сумочка. Мяртэн вошел в автобус последним. Я увидела его еще вчера в Благовещенском соборе Московского Кремля, куда пошла, чтобы посмотреть рублевские фрески. Какие одухотворенные и прекрасные лики смотрели на меня там с этих фресок, в суете улиц такие лица встречаешь редко.

Вчера мы почти столкнулись с ним на верхней ступеньке паперти, но, кажется, он меня не узнал. И у меня в душе тоже ничего не шевельнулось. Время сделало свое дело. Мы больше не были теми, кем были когда-то.

В «Каравелле» я сидела над крылом и не видела, куда сел он. Конечно, это лишь самообман, думать, что если случится авария, то сидеть там, где крыло, безопаснее.

Большинство пассажиров, заполнивших самолет в парижском аэропорту Орли, составляли итальянцы. Я залюбовалась пленительным лицом одной девушки. Оно было чистое, как мрамор, и сладкое, как марципан. Временами юная итальянка отрывала взгляд от бесконечных полей облаков за иллюминаторами и обращалась к молодому человеку, который сидел рядом с нею, читал газеты и снисходил только до того, чтобы ответить на ее слова кратко: «Си, си».

Я ошиблась, приняв их за влюбленную парочку. В миланском аэропорту молодого человека ждал санитар с креслом на колесиках, а девушку встретил и поцеловал другой молодой человек.

Это на некоторое время заняло мои мысли.

По пути в Турин меня ни на миг не покидала тревожная мысль, что где-то позади сидит о н и может меня рассматривать, конечно, в том случае, если он все-таки узнал меня.

Автострада Дель Соле.

Вот, значит, она какая: прямая и гладкая. Подобного жизненного пути у человека не бывает. Я вспомнила дорогу к одному старому кладбищу в Эстонии, она была вся в рытвинах и ухабах. Как, должно быть, трясутся покойники в гробах на своем последнем земном пути.

Во время путешествия, глядя в окошко, часто думаешь о вещах, которые в обычное время никогда бы не пришли в голову.

В сумерках мы прибыли в Турин. Наш автобус не прошел под уличными арками и долго петлял по переулкам: водитель искал возможности подъехать к гостинице на корсо Витторио Эммануэле.

От усталости все ворчали. Я так выдохлась, что мне не хотелось ни менять позу, ни вставать с места. Но мы уже прибыли к гостинице, и я поднялась, как и все остальные.

Ждали размещения по комнатам.

Я устало оперлась о стенку, меня немножко подташнивало.

Он подошел прямо ко мне.

— Здравствуй, Саския, — сказал он.

— Вы меня узнали?

Я не знала, обращаться к нему на «ты» или на «вы».

— Да, — ответил он. — Я узнал тебя. Комнату уже получила?

— Еще нет.

— Твой чемодан?

— Этот? В чехле? О нет, этот слишком большой.

Все же странно, что я не ощущала неловкости и не чувствовала необходимости притвориться удивленной или спросить о чем-нибудь несущественном, все равно о чем.

Какая-то женщина искала меня с ключом в руке.

— Нас определили в комнату на двоих. Вы не против?

Я подняла свой чемодан. Мяртэн хотел взять его у меня, но я сказала, что он не тяжелый.