Лилли Промет - Девушки с неба

— А ты уверен, что это была она?! — воскликнула я, вздрогнув от боли.

— Не совсем. — И пояснил: эта девочка тоже требовала милосердия. Хрупкая, как фея. Волосы светлые. Лицо изуродовано. Колль ходил опознавать несколько трупов. Они были похожи и не похожи на Трууту. А эта была похожа больше всех.

Я сказала:

— Нехорошо хоронить Трууту не будучи уверенным. А что, если она жива?

Колль не ответил. Думал.

— Все равно, даже если и не она. — Спросил, хочу ли я посмотреть на могилу.

— Нет, — ответила я. — Не хочу.

Хотела только знать, где он похоронил девушку.

Колль ответил: рядом с Йеновеэвой. Чтобы два незабываемо дорогих существа были вблизи от него.

— Ты похоронил ее рядом с лошадью? — спросила я в изумлении.

— Ох! Что ты об этом знаешь! — ответил Колль. Его улыбка предназначалась кому-то, кого здесь не было.

— Йеновеэва была красавицей. Смолоду ростом в сто пятьдесят семь сантиметров. Немцы уморили ее непосильной работой в день вознесения.

Я сообщила, что уезжаю. Что усадьбу разбомбили. Но это на него вроде бы не произвело никакого впечатления.

— Приехала попрощаться.

Он пошутил: куда это Ингель отправляется? В рай, что ли?

— Да. Домой, к папе.

В Ленинграде приходится сдать оружие и фотоаппарат тоже. Горько сожалею, что забрали пленки со снимками боев истребительного батальона. Прощания с родиной, горящего Таллина. Следовало пленки заранее спрятать. Они были бесценны.

Недели две ночуем в школьном здании. На Мойке. В один из сентябрьских дней начинается эвакуация эстонцев. В направлении — неизвестно куда. Но в далекий тыл. Туда, где безопаснее. В наше распоряжение выделяют целый состав.

Уже крайний срок: Октябрьская железная дорога перерезана. Куда пойдет поезд — неизвестно. Занимаю место. Бросаю чемодан на вагонную полку. Сама иду на вокзал за кипятком. Пока ходила, поезд ушел. Нас, отставших, четверо. Чтобы догнать свой поезд, едем сначала на крыше вагона военного эшелона. Немного погодя солдаты помогают нам на ходу залезть через окно в вагон. Хотя это строжайше запрещено.

Вечером останавливаемся неподалеку от Шлиссельбурга. Почему не двигаемся? Бомбы и пули отвечают: в Шлиссельбурге фашистский десант. Последнее звено цепи окружения замкнулось. Поблизости в лесу идет яростный бой.

Бегу вдоль путей искать свой поезд и свой чемодан. Поезд нахожу. Но он уже передан для перевозки раненых. Эстонцы, ехавшие в поезде, разбегаются. Обратно в Ленинград. В руках узлы, на спинах котомки.

Спотыкаюсь о чемоданы, брошенные в панике. Некоторые заперты, некоторые раскрылись от удара о землю. Чужие женщины выбирают себе оттуда подходящие вещи. Тут же примеряют. Ижорки.

Объясняют мне: лишились всего, что имели. Остались голенькими.

Бегу, чтобы догнать своих. Весь путь забросан скособочившимися ящиками с маслом. Хлебом. Кругами колбасы. Будто все это сброшено с неба. Поднимаю чистое полотенце. Кладу в него — шлеп! — большой кусок масла. Взять что-нибудь другое не приходит в голову.

Догоняю двух девушек. Они сестры. Тащат вдвоем чемодан. Шатаются под его тяжестью. Того и гляди надорвутся.

Кричу им:

— Эй, девушки! Эвакуируете камень Линды с Юлемисте [43] Огромный валун на озере Юлемисте под Таллином. Как гласит легенда, сидя на нем, овдовевшая Линда, мать Калевипоэга, наплакала это озеро. ?

Они не обращают внимания.

Еще какой-то чемодан попадается мне под ноги. Одна из сестер говорит:

— У тебя руки свободные. Подними. Это все вещи наших.

Несу чемодан. Неизвестно чей.

Затем разрывается снаряд. Бросаемся в яму. Чемодан сестер отлетает в сторону. Разламывается. Из него вываливается столовое серебро: ложки, вилки, ножи. Вазочки и кувшинчики.

Тьфу, дьявол! Плюю. Другие спасают жизнь, а эти — серебро! Разозлившись, оставляю свою ношу. Но совесть начинает мучить. Пройдя немного, возвращаюсь за чемоданом: а вдруг в нем действительно что-нибудь ценное?

Наконец, до смерти уставшие, с трудом добираемся в Ленинград.

Вестибюль гостиницы «Астория». Полно наших. Кричу:

— Чей чемодан? Чей чемодан?

Никто не признается.

Потом какая-то женщина бросается мне на шею. Плачет от счастья. Что чемодан нашелся.

Я враждебно думаю: опять небось серебряные ложки?

Нет. В чемодане партийные документы и деньги.

Женщина рассказывает: потеряла чемодан во время обстрела. Потом сколько ни искала — не могла найти.

Мы спешно собирали вещи. Готовились в путь. К папе.

Я вытрясла солому из мешка, на котором спала. На пол вывалилась пачка немецких марок. Сначала на лице моей сестры появилось безмерное изумление. Затем немой укор. Я проглотила свой испуг. Объяснила:

— Их дал мне фельдшер, который перевязывал Паала. Сказал, что ему все равно нечего делать с этими деньгами. Велел взять себе. Может, мне они больше понадобятся. Вечером сунула марки в матрац. И забыла.

Суузи растерянно держала их в вытянутой руке. Но, похоже было, она мне поверила. Я сказала:

— Конечно, легко дарить деньги теперь, когда они уже ничего не стоят. — Но мне было стыдно. Что я оболгала столь бескорыстного фельдшера.

Труута однажды изумилась, как складно я с ходу придумывала разные истории. «Любому зубы заговоришь», — сказала она. Это было в сарае для сена. Тогда она разулась и спросила, что я подумала в тот момент, когда увидела приближающегося по дороге немца.

Не понимаю, почему я вновь и вновь вижу ее стертые пятки. Ведь я успела повидать более страшные вещи. Но она выглядела такой хрупкой. Мне казалось, что волдыри сильнее причиняют ей боль, чем другому тяжелая рана.

Однако же это было не так. Она была на редкость выносливой. Терпела усталость и боль. И не терпела, чтобы ей сочувствовали. Не желала слышать и моих жалоб. Ее ненависть была бескомпромиссной, она не делала исключений. Она никогда не пожалела бы врага. Никогда не оказала бы такой человеческой помощи, какую, например, оказал нам тот фельдшер.

Мне не составило труда собрать свои немногочисленные пожитки. Их было точно столько же, сколько тогда, когда я спустилась с неба на землю: пистолет, карманный фонарик, компас. Одежда. Две батареи. Те, что достала у немца. Насмешка судьбы! Решила все же сохранить батареи, хотя это было вроде бы бессмысленно. Тщилась какой-то неясной надеждой использовать их.

Поцеловала Паала в лоб. Мальчик улыбнулся. Я отвернулась, чтобы утереть слезы.

— Паал, тебе уже лучше, верно?

Он едва кивнул.

— Нога болит?

Не ответил.

— Немножко или сильно?

— Немножко, — ответил он.

Я снова поцеловала его.

— Хочешь поехать в карете?

Он молчал.

— Тебе же нравится ездить в карете?

Он сделал отрицательное движение.

— Почему?