Лилли Промет - Девушки с неба

Какой-то солдат обратился ко мне:

— Что вам угодно, фрейлейн? — Голос показался мне знакомым.

— Ищу врача.

— Случилось что-нибудь?

— У ребенка глубокая рана в бедре.

— У кого из детей? — спросил солдат. Стало быть, он знал меня и двойняшек.

— У мальчика, — ответила я.

Он сочувственно покачал головой.

— Один врач погиб, — сказал он.

— А другой?

— Неизвестно. Его еще не нашли.

У меня брызнули слезы.

— Рана очень глубокая. Может быть, и кость задета.

— Ничем не могу помочь, фрейлейн Ингель, — сказал солдат. С тихим сожалением. Ах, теперь я вспомнила: он кипятил воду, чтобы обдать свиную щетину.

— Да, знаю. Знаю, — сказала я и пошла обратно в глубину парка.

Приблизиться к развалинам было невозможно. Таким от них несло жаром. Языки пламени вырывались из трещин в стенах. Дым опускался на землю. Ел глаза. Подальше, под деревьями — скрюченные судорогой тела. Непереносимая боль. Сверхмучения. Спаслись только больные из северного крыла госпиталя.

Искала фельдшера, который недавно тут перевязывал. Не нашла.

— Куда делся фельдшер? — спросила у раненого. Но он попросил у меня пить. — Потерпи немного, принесу. — Перешагнула через него к другому, лежавшему на земле. Может, он знал? — Куда фельдшер пошел?

Он смотрел неподвижным взглядом в небо.

— У него бинты кончились.

— Он пошел за бинтами?

— Не знаю. Может быть.

Верно. Ведь один из флигелей усадьбы уцелел!

Я крикнула в длинном коридоре флигеля:

— Есть тут кто?

Здесь жил персонал госпиталя.

Ответа не последовало. Некоторые двери были распахнуты настежь. Заглядывала в них: никого. Подергала остальные двери — заперты.

«Побежала вверх по лестнице. На второй этаж. Там такой же длинный коридор, как и внизу. Двери — одна против другой.

Опять ни души.

Когда спустилась по лестнице, услыхала: одна дверь открылась.

На пороге появился мужчина.

— Ах, это вы? — сказал он. В руке стакан. Может, в нем была вода. А возможно, что-нибудь другое. Тут я вспомнила, что раненый под деревом просил пить. Меня и саму мучила жажда. Рот пересох. Язык распух.

— Могу предложить только это, — сказал фельдшер. Протянул мне стакан.

— Что это?

— Немножко спирта.

— Я искала вас.

— Что вам от меня надо? — спросил он. Отупело.

— Глубокое ранение бедра.

— У кого?

— У ребенка.

— У меня даже бинта нет.

— Рану надо почистить. Я очень вас прошу. Скажете хотя бы свое мнение. Дадите совет.

Он осушил стакан. Посмотрел на него задумчиво. Не произнес ни слова. Исчез в комнате. Дверь оставил приоткрытой. Словно надежду.

Снова появился. Сказал, чтобы я подождала. Пошел на второй этаж. Спросил, глядя вниз через перила лестницы: найдется ли чем перевязать рану?

— Есть рубашки, — ответила я.

Мне показалось, что он задержался там слишком надолго. Я прислушивалась к стуку собственного сердца. Наконец не выдержала ожидания. Помчалась вверх по лестнице.

Он уже шел навстречу. В руке небольшой чемоданчик. В полутьме черт его лица не разглядеть. Я даже не запомнила: старый он или молодой.

Я шла впереди, показывая дорогу. Мне самой казалось тут все незнакомым. Будто это и не было то же самое место.

— Я вас уже видел, но не помню где, — сказал он.

— Живу тут. За конюшней, в бане. Там, где пруды.

Фельдшер остановился. Поставил чемоданчик на землю у ног. Достал из пачки сигарету. Посмотрел на меня. Извинился.

— Последняя сигарета. Выкурим пополам?

— Я не курю.

Он сунул сигарету в рот. Скомкал пачку. Бросил в кусты. Она застряла на ветках.

— Не знаете, скоро ли врач придет?

— Не знаю, — ответил он равнодушно. Почиркав спичкой о коробок, зажег ее. На миг увидела его небритую щеку. Затем опять темные кусты. Жасмин. Во время цветения они похожи на белые сугробы.

Я попросила:

— Не пойти ли нам побыстрее?

Он не ответил. Я опасалась, что рассердила его. Объяснила:

— Мальчик может истечь кровью.

— Я не могу быстрее, — сказал он.

— Почему?

— Рана болит.

Он сосал сигарету.

Теперь я и сама увидела, что он двигается с трудом.

У конюшни я сказала, ободряя:

— Теперь осталось идти совсем немного.

Казалось, Иоланта, любопытствуя, просунула свою голову сквозь каменную стену конюшни. Я вдруг вспомнила, что оставила нашу скотину на пастбище. Этого только не хватало!

— Постоим немножко, — попросил фельдшер.

— Куда вы ранены?

— Постоим немного. У меня в глазах почернело. Это сейчас пройдет.

Он пошарил в кармане.

— Что вы ищете? — спросила я в отчаянии.

— Сигарету.

— Вы же выкурили последнюю! — воскликнула я. В темноте он не мог увидеть моих слез.

— Да, верно, — сказал немец.

— Может, пойдем?

Он кивнул. Я предложила:

— Обопритесь на меня.

Подумала: возможно ли, что однажды, по прошествии времени кто-то начнет идеализировать войну.

Всю ночь напролет дежурили с Суузи возле Паала. Не могли отличить: когда он спал, когда был без сознания.

Только на рассвете вспомнилось обещание: отнести раненому воду.

Взяла ведро. Старалась не шуметь.

Снаружи на меня пахнуло сыростью. Запахом гари. В росной траве ноги начали мерзнуть. Опять густой туман.

Уж не случилось ли чего с Техванусом: он до сих пор не вернулся. Положение казалось отчаянным.

Ручей журчал, как всегда. Я присела на корточки. С бренчанием сунула ведро в ручей: набрать воды. Где-то здесь, поблизости, я однажды лежала обнаженная. В тот раз солнце опускалось на верхушки деревьев. Губы Ууве вздрагивали над моим лицом.

Удалось набрать только полведра воды.

Пошла напрямик. Между кустами жимолости к парку. В парке туман. Несколько раз спотыкалась о лежащие тела. Нагибалась, смотрела: мертвые. В тумане не могла отыскать того места, где раненый попросил у меня пить.

Ни одного живого голоса. Полная тишина. Одно из двух: или уцелевших от бомбежки раненых перенесли во флигель, или куда-то увезли. Оттранспортировали ночью в какой-нибудь из расположенных поблизости госпиталей. Многие помещичьи усадьбы вокруг превратили в военные госпитали и лазареты.

Мне стало не по себе. Вышла из ворот. Перешла через дорогу к пастбищу. Оглянулась: деревья в усадьбе казались страшилищами. Необъяснимой формы.

Пастбище — сплошная туманная бесконечность. Я звала лошадь и корову. Голос замирал вблизи. Туман не пропускал. Наконец, смогла различить одинокую дикую яблоню. Вчера сидела с детьми возле нее. Разгадывали загадки. Но загадки, которые задает людям сама жизнь, частенько невозможно разгадать.

Я звала лошадь:

— Юку! Юку!

Затем корову.

Кто знает, куда могли убежать с испугу. Вдруг попали на минное поле? Или кто-нибудь увел их?

Спрашивала себя: может, мне следовало застрелить Буби Андергаста? Это было бы просто. Он ведь был там один.