Лилли Промет - Девушки с неба

Всегда, вспоминая отчий дом, мы прежде всего вспоминали мачеху. Теперь, озабоченные поисками крова, думали о ней особенно часто.

Суузи забралась ко мне под одеяло. Сидеть в одной ночной рубашке было холодно. Ноги словно ледышки.

Я уже предчувствовала: у Суузи начинается приступ жалости. Наверное, сразу переведет разговор на Лаури. Так оно и вышло. Ответ у меня был припасен:

— Вот увидишь, все будет хорошо.

— Ты и впрямь в это веришь? Или только утешаешь?

Казалось, люди теперь переродились: Суузи впала в уныние, хныкала. Прежде она ничего не принимала слишком близко к сердцу. Анни представлялось, что в мире больше не было места для шутки. А Маннеке наверняка превратится в самую злую мачеху-ведьму, если мы такой оравой свалимся ей на шею.

Я прикрикнула на Суузи: нечего надрывать душу. Угрожала, что пойду спать на сено в хлев. Под теплое брюхо коровы. Пусть тогда Суузи мочит слезами рубашку на груди у Техвануса. Он как раз жаждет деятельности: сможет хоть рубашку выжать.

— Мне ведь тяжко, — сказала Суузи. Обиженно.

Конечно, тяжко. Разве одного только Лаури принуждали натянуть немецкий мундир? Против Красной Армии гонят уже совсем мальчишек. А немцы сторожат с автоматами у них за спиной, чтобы не разбежались. Из Финляндии привезли обратно полный пароход эстонских парней. Всех, кто удрал туда, спасаясь от службы в германской армии.

Где бы ни был, везде смерть поджидает. Теперь, когда захватчики готовились отступать из Эстонии, возвращенные из Финляндии парни должны были прикрывать бегство фашистов. Принять огонь на себя.

Перед тем как заснуть, думала о Лаури и Суузи.

Никогда не видела их нежничающими. Да и откуда крестьянам взять время на это. Они молодцы: рожают детей.

Мы готовились к отъезду.

Техванус сколотил ящик для перевозки кур. Обещал еще разок побывать в поселке. Прошел слух, что там продавали цепи и брусковые гвозди. И туфли на деревянной подошве. Они были нужны Суузи.

Сестра копала в поле картофель, чтобы взять с собой. Я погнала корову и Юку на пастбище за усадебным парком. Дети пошли со мной.

Обирали одиноко стоящую дикую яблоню.

Полуденное солнце жарко ласкало. Будто горячие руки Ууве. Порой солнце закрывали облака, но и это не спасало от жиры. Я бросилась на траву в тень густой черемухи.

Паал хотел меня напугать. Подкрался сзади. Крикнул:

— Руки вверх! У меня ружье за спиной! Спросил с интересом: испугалась ли я? Удалось ли ему нагнать на меня страху?

— А как же! — сказала я к его большой радости.

Запретила им есть дикие яблоки.

— Почему нельзя? — спросил Паал.

— Живот заболит.

— Не заболит! — Паалу уже было известно.

— Значит, ты их и раньше пробовал?

Ясно и без вопросов. Вспомнила сад Святого Юри, куда мы лазили за яблоками. Хотя Юри высадил яблони и вне сада, у края дороги. Даже вывесил табличку. Написал на куске фанеры: «Рвите здесь!» Бесполезно. Все равно, как и прежде, лазили через забор в сад.

Я выбрала яблочко поглаже. Надкусила. Терпкое! Вяжет рот. Я скривилась и сощурилась. Дети засмеялись.

— Несъедобное, — сказала я.

Пийбе послушно высыпала яблоки из подола на землю.

Дети начали бросаться яблоками. Даже были не прочь немного поссориться. Я опасалась, что они поранят друг друга. Позвала их в тень под черемуху. Но ничегонеделанье наскучило им. Я сказала:

— Начнем загадывать загадки.

Они прижались ко мне. Ждали. Но ни одной загадки не пришло мне в голову. Паал сказал: он знает.

— Что это: жжет, но не горит?

Пийбе:

— Крапива! — Пришла ее очередь спрашивать.

— Немного налила, полилось через край. Что это?

Я:

— Молоко вскипело!

— Ха! — Паал считал, что это знает даже любой младенец.

Над извилистой дорогой за пастбищем я заметила облако пыли. И тут же появилась лавина серой шерсти и блеяния: немцы угоняли стадо овец.

Земля эстонская — не жирный чернозем, но, вишь, во все времена нашим трудом все были сыты. И свои, и поработители.

Заслышав жалобное блеяние, Юку навострил уши. Затем продолжал хрумкать дальше. Не его было дело. Не мог же он изменить жизнь в этом мире.

Жара изнуряла.

И бросать яблоки, кто дальше, близнецам больше не было охоты. Рвались домой. Пийбе зевала тягуче-тяжко.

— Рот как жерло пушки! — Я напомнила: зевая, следует прикрывать рот рукой. Когда детям все осточертело, они стали так ныть, что не было сил слушать. Стали надоедливыми. Словно мухи ранним утром.

Разрешила: пусть идут домой. Но велела немедленно вернуться на пастбище, если случится, что мать еще на картофельном поле, и они не смогут попасть в дом. Хорошо хоть то, что они были послушными.

По зеленой траве пастбища удалялись два ярких прыгающих пятна: синее и белое в цветочках. Мои ненаглядные.

Сидеть под черемухой мне давно надоело. Но наше единственное достояние — корову и лошадь — нельзя было ни на минуту оставить без присмотра. Лошадь корми как брата и привязывай как вора. Суузи наказывала мне: даже уходя за кусты по нужде, не спускать с них глаз. Теперь, когда мы с минуты на минуту собирались переселиться, оценили Юку. Корову мы вообще считали бесценным сокровищем: наш молочный источник.

Жалела, что не захватила с собой спицы, хотя бы скоротала время, наращивая чулок.

Проводила глазами стаю птиц. С шумом пролетели над дикой яблоней. Каждый день молодые птицы бились головой о стекла окон бани. Падали в беспамятстве на траву. Правда, приходили в себя. Но умнее не становились. И осторожнее тоже.

Над большой дорогой, разбившей пастбище пополам, небо с одной стороны было дождливо мрачным, с другой — совершенно светлым. Там бродили отставшие от своего стада одиночные белые круглящиеся облака.

Вокруг меня валялись разбросанные яблоки. Я могла бы дотянуться до них рукой.

Меня мучило видение: начисто объеденные кусты красной и черной смородины в саду хутора Олави. Причудливое несовпадение вещей в старомодной, когда-то мирной комнате, где теперь соседствовали софа в стиле бидермейер и полевые радиопередатчики. Эстонский каннель и ключ Морзе. И среди них Буби Андергаст, сидящий верхом на подоконнике в открытом окне. Одна нога в комнате, другая на улице. Рука, поднятая для прощального взмаха. В глазах готовность к смерти.

И если его убьют, он умрет успокоившись, убежденный, что немцы со своей стороны сделали все возможное для того, чтобы мир изменился к лучшему.

С предельной четкостью представляла себе, как убеждения Буби Андергаста взлетают на воздух и сыплются обратно на землю ненужными осколками полевой радиостанции: кусочками жести, бакелита, стекла. А в небе парили, медленно падая на спины коровам, куски красного плюша софы в стиле бидермейер.

От нечего делать принялась бросать яблоки обратно к яблоне! И тут вдруг какой-то грузовик неожиданно остановился на шоссе.