Лилли Промет - Девушки с неба

— Мораль германской армии высока, — сказал Буби. Убежденно. И даже как-то вытянулся, стал более стройным. — Это мог сделать только какой-нибудь деморализованный тип.

Я спросила:

— Как вы думаете, война может подействовать деморализующе?

— Совсем наоборот, — сказал Буби. — Она выявляет высшие свойства людей. Ведь война ведется во имя родины и идеи. Ради осуществления миссии.

— Кто-нибудь интересовался трупом?

— Какой-то старик.

— Местный?

Буби не знал.

— Он ходил опознавать еще один женский труп. Искал свою пропавшую родственницу.

Я догадалась, о ком он говорил. И кого тот приходил искать.

— Мне пора идти, — сказала я.

Буби сожалел, что говорил со мной о таких вещах. Неприятных.

Было видно, что он хотел бы еще удержать меня здесь.

Чтобы не потребовалось желать ему всего доброго, я сказала:

— Так я пойду, герр Андергаст.

Он протянул руку. У меня руки были заняты батареями.

— Надеюсь все-таки еще увидеть вас, — сказал Буби. Напомнил, чтобы спрятала батареи. — Вы обещали завернуть их в большой лист, фрейлейн Ингель.

— Да. Обязательно. Не беспокойтесь.

— Я бы с удовольствием проводил вас до развилки дорог. Но я здесь сейчас один. Не могу уйти.

Я понимающе кивнула.

Когда обернулась в воротах, Буби сидел на подоконнике. Верхом. Одна нога в комнате, другая — наружу. Провожал меня печальным взглядом.

Подходя сюда, я не заметила антенны. Ясно почему: высокий клен перед домом загораживал ее. Одна мысль, словно блоха под блузкой, не давала мне покоя. Постаменди разбомбили вместо хутора Олави! Они ведь расположены близко. И все пространство между ними изрыто воронками авиабомб.

Только теперь я начала понимать что к чему. Не потому ли бомбардировщики так регулярно появлялись в этих местах? Искали немецкую радиостанцию?

С батареями нечего было делать. Я и сама не знала, зачем я их попросила. Ведь передатчик пропал вместе с Труутой. Так бывает во сне: однажды ночью находишь хлеб, но нет ножа, потом видишь во сне нож, но нет хлеба.

Все во мне противилось попытке Колля Звонаря отождествлять убитую девушку с Труутой. Я отгоняла даже намек на мысль, что она могла быть убита таким образом. У Трууты было оружие. Могла защититься в любой момент. Или застрелиться. Колль Звонарь не знал о ней всего. Поэтому он и искал ее труп.

Думая о Трууте, я почему-то представляла ее в трех ипостасях. С розовыми губами. Венком на голове. Затем спящую в сарае на сене. На пятках большие водяные волдыри. И наконец, в тот вечер, когда Даг Брахманн сказал: «Я не забуду вас никогда. Ничего не поделаешь». И как Труута потом перегнулась через раму велосипеда. Плакала. Держалась рукой за сердце.

Буби знал: на этом хуторе среди полей он мог дождаться только смерти. Очевидно, два его сослуживца уже драпанули, а война почти проиграна. Сопротивление бессмысленно. Однако Буби считал себя преданным солдатом германской армии, который остается на своем посту, потому что приказа к отступлению не было.

Мой разум издевался над его бессмысленным послушанием. Оно могло быть в равной мере как признаком трусости, так и нерешительности.

Бобылки Весты не было дома. Мне так и не удалось узнать, куда переселились хозяева хутора Постаменди.

После дождей в нашей бане возник и остался тяжкий запах сырой земли. Начиналась осень. Ночи прохладные и темные. Особенно когда небо застилали тучи.

Множество домов брошено. Война ведь то же самое, что стихийное бедствие: тащит в пропасть, вырывает с корнями из земли. Безжалостно скашивает. Лишь тем отличалась эта война от стихийного бедствия, что она не только насылала нищету, но и в самом захолустном уголке вынуждала каждого разделить судьбу всего мира.

Ночами, когда не спалось, обсуждали с Суузи жизнь и наши дела. Добросердечная Суузи ожесточилась и стала злой.

Жаловалась: бог слеп.

Видимо, в душевной боли своей она порой обращалась к небу.

Во время сенокоса Лаури косил так, будто руки радовались. Сам сказал: мучения удваивают силы. Только теперь я поняла смысл сказанного им. Он был прав. Разве человек смог бы выдержать все страдания и удары судьбы, если бы мука не удваивала его силы?

Об Ууве думала как можно реже. Откладывала все мысленные разговоры с ним. Но во мне жила надежда. Я верила, что мы еще увидимся. Больше мучило меня то, что я не смогла выполнить до конца своего задания. История с батареями была непростительной ошибкой. Хотя и совершенной по нашей неопытности. Нам не хватило тогда предусмотрительности.

Казалось чудом, что, несмотря на неоднократные бомбежки, усадьба пока уцелела. Нам следовало податься прочь отсюда не откладывая. Но в лесу, возле дома папы скрывался брат Тобиас. А в самом доме жила его семья. Родила ли Мария? Известий не было.

Суузи решила:

— Техванус поедет с нами!

Естественно. Куда ему деваться. Итак, нас было пятеро. А в отцовском доме всего две комнаты. Но я сказала: поместимся. Представляя себе, какую музыку, увидев нас, заведет Маннеке. Но папа, конечно, будет рад. Что вся семья снова собралась вместе.

Суузи спросила:

— А это что за барахло?

— Это радиобатареи.

— У нас же нет радио! — Суузи считала барахлом все, что не могла использовать. И она была права. Я объяснила, что нашла их. Дети выпросили себе. Паал надеялся: отец вернется, сделает радио.

Вслух дети вспоминали Лаури редко. Это не значило, что они мало думали о нем. Несмотря на радостную деловитость, характер у них был замкнутый. А может, между собой они были более откровенными? Во всяком случае, к сетованию и слезам матери они оставались безучастными. Едва мать открывала рот, чтобы пожаловаться, они убегали от нее подальше. Старались уберечься от всего, что, по их мнению, могло причинить боль.

Прошлой ночью мы с Суузи разговорились о мачехе. Не то чтобы сплетничали, но все же… Суузи рассказала одну историю. Я впервые слышала ее. Как Маннеке однажды в базарный день ездила с папой в город. Хотела встретиться со своей родственницей. Та служила в доме крупного торговца. Маннеке жаждала знать, как живут богатые. Папа сказал: едят золото.

Пока папа на базаре продавал своих белых леггорнов, Маннеке пошла в дом торговца. Прислуга открыла ей. Выслушала просьбу. Впустила в переднюю. Сказала: пусть подождет.

Оставшись одна, Маннеке, не теряя времени, дала волю глазам. Хотя в передней было сумрачно. Потому-то она и не заметила в первый миг стоящего рядом зверя. Большого темного медведя. С оскаленными зубами. С красным языком в пасти. Маннеке похолодела. Хотела кинуться вон. Не смогла открыть дверь. Принялась дергать ее. Толкала задом и бедром. Английского замка Маннеке не знала.

А страшилище выжидало, стоя на задних лапах. Передние распахнуты для смертельного объятия. Морда с горящими глазами. И тогда Маннеке завопила. Все, кто был в доме, сбежались. А Маннеке уже успела рухнуть на пол. Крупная и тяжелая Маннеке, падая, задела медведя и повалила чучело. Оно было испугано гораздо больше Маннеке.