Лилли Промет - Девушки с неба

Спросили: кто умер?

Анни ответила: мать.

Они были не местные. Рассматривали нас. И гроб. Гроб особенно внимательно. С подозрением. Не без причины: капитальное сооружение.

Попросили поднять крышку гроба.

— Зачем? — испуганно спросила Анни.

На это один потребовал уже нетерпеливо:

— Откройте гроб!

— Господи! — воскликнула Анни. — Неужели они думают, что мы везем в гробу пушку? Или снаряды?

— Или листовки! — добавила Суузи ехидно.

Я стояла как посторонняя, поодаль. Грызла травинку.

Олександер приподнял крышку. Техванус бросился помогать. Патрульный шарил напряженным взглядом по глубокому ящику.

— Прикажете и покрывало снять? — спросила Анни.

— Не надо, — сказал патрульный.

Олександер и Техванус положили крышку на место.

— А сами вы откуда? — спросил патрульный.

— Из усадьбы Кобольда, — добродушно ответил за всех Техванус.

— Почему не в армии? — спросил патрульный.

— У меня бумага, — ответил Техванус.

— Что за бумага?

— Дурацкая бумага! — крикнул Паал.

Я дала ему подзатыльник. Пригрозила:

— Нишкни!

Техванус неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака бумагу. Лицо его расплылось в широкой дружелюбной улыбке.

Мужчина прочитал. С интересом оглядел Техвануса. Ища в лице его подтверждения написанному в бумаге. Вернул справку Техванусу. Спросил, указывая на Олександера:

— А этот?

— У него бедро прострелено, — ответила Анни.

— Пусть он сам ответит.

— Да, — подтвердил Олександер. Вежливо повернулся спиной. Спустил брюки. Показал бедро. У него справки не потребовали. Олександер надел брюки.

Больше не допрашивали. Позволили ехать дальше. Спросили только: откуда взяли такую карету?

— В каретном сарае господина Кобольда, — сообщил Техванус.

Мужчины освободили дорогу. Техванус взобрался на облучок. Юку оглянулся. Вздохнул. Тронулся в путь. Немного погодя остановился. Справил малую нужду. Техванус засмеялся.

— Так бывает всегда, когда Юку пугается.

Техванус признался: в первый миг он тоже испугался, подумал, что хотят отобрать Юку. И карету в придачу. Ведь в немецких извещениях говорилось: пусть земледельцы сохраняют хладнокровие и не тревожатся о реквизируемых лошадях. И лошадей и перевозочные средства берут лишь на время, пока не отпадет необходимость.

Но в сообщениях не уточнялось, и Техванус не знал, сколько потребуется оккупантам времени, чтобы отпала необходимость.

Если бы Юку и карету отняли, пришлось бы Техванусу с Олександером нести гроб до кладбища на себе. Этого он и боялся больше всего. Гроб ведь тяжеленный. Словно сколочен из потолочных балок.

Анни отошла в сторону и села на край придорожной канавы.

Разразилась громким смехом.

Уж не свихнулась ли?

— Анни! Анни! Что с тобой?

Анни подняла лицо от ладоней. Сказала:

— Вот это похороны! Кошмарная шутка!

Я помогла ей подняться. Карета с гробом ждала на шоссе. Траурная процессия снова тронулась в путь. Суузи несла большущий букет георгинов от бобылки. Требовала, чтобы двойняшки не прыгали. Шли как полагается: держась за руку.

Олександер накануне привел в порядок место у кладбищенской ограды. Скосил крапиву и лебеду. Могила ждала. И кладбищенский сторож тоже. С канатом и досками. Улыбаясь, поздоровался с нами.

Мы простились с покойницей.

Мужчины снова накрыли гроб крышкой. Олександер вынул из кармана молоток и гвозди. Техванус скривился словно от боли.

— Кто же заколачивает гроб гвоздями и молотком?

— А чем же? — спросил Олександер. Он делал все преданно, с душой. Почему Техванус придирался?

— От ударов твоего молотка мертвецы встанут из могил. Сначала сядут. Затем вскочат на ноги. Подумают, что настал конец света. Но хуже всего то, что из могил поднимется столько немцев, что смогут собрать целую армию. Тогда войне не будет конца.

Техванус попросил у кладбищенского сторожа коловорот, шурупы и отвертку. Тот задержался с ответом, сомневаясь, заплатят ли ему за это.

— Мертвецов много, шурупов мало, — сказал он, извиняясь. Улыбнулся.

Сторож сторговался с Техванусом. Пошли за шурупами. Мы пока присели в тенечке у стены. Детям все надоело, они стали резвиться. Бегали среди могил. Играли в пятнашки. Они ведь впервые в жизни были на похоронах. Не умели вести себя как подобает: то просили пить, то хотели пи́сать.

Да и проголодались, бедняжки.

После похорон Суузи заторопилась домой: корова недоена и взаперти. Дети поспешно залезли в карету.

Юку отвязали от коновязи.

Я пошла на хутор Постаменди. Анни просила меня прийти.

Я спросила: что же с ними будет дальше? Думала ли она об этом?

Она полагала, что на первое время поселятся в каком-нибудь из покинутых хозяевами ближних хуторов. Ночи-то уже довольно холодные. Нельзя же с парализованным отцом оставаться под открытым небом, на семи ветрах.

Мы на борту корабля. Смотрим назад, на горящий Таллин.

Черно-красный дым закрывает небо. Сердце разрывается от отчаяния.

Корабль глубоко сидит в воде: людей на нем больше, чем положено. Но какой-то важный деятель втащил на палубу даже свой легковой автомобиль. Мы, девушки-санитарки из истребительного батальона, сидим на палубе. В тени этого самого автомобиля.

В открытом море видны только горящие и тонущие суда. На поверхности моря полно человеческих голов. Потерпевшие кораблекрушение — на бревнах. Проходящие мимо суда вытаскивают их из воды. Часть не успевает дождаться спасения.

Смотрю с ужасом на взывающие о помощи руки, торчащие из воды. Мгновение спустя они исчезают, погружаются в море.

В море рвутся мины. С неба сыплются бомбы.

Одну сволочь со свастикой сбивают. Падает в море, волоча за собой дымный хвост. Мы торжествуем. От крика теряем голоса.

Судно движется вперед. К Ленинграду. А у меня перед глазами и наяву и во сне одна картина: взывающие о помощи руки торчат из воды. И как они мгновение спустя исчезают…

Беженцы из Тарту рассказывали: на службу в германскую армию призывают уже и девушек. На оборонительные работы — несовершеннолетних и стариков. Освобождены лишь работники электростанции, водопровода и железной дороги.

Ночами небо озарялось вспышками осветительных ракет противовоздушной обороны. Снаряды и бомбы разрушали Тарту. Город горел. На улицах можно было встретить лишь отдельных убегающих жителей с узлами.

Из окрестностей города спешно угоняли скот. Подальше в тыл. Скотина панически боялась рева и завывания пролетающих самолетов.

Обозы городских и деревенских жителей запрудили дороги, на которых и без того было полно немецких бронированных машин и грузовиков.

Люди усердно слушали Ленинградское радио. Оно сообщало: с Красной Армией идет Эстонский корпус!