Лилли Промет - Девушки с неба

Труп матушки под навесом. Большие красные нашлепки пуговиц на груди и прозрачная косынка на лице. У меня в руках номер газеты более чем месячной давности.

И слышны удары молотка: Олександер сколачивает гроб.

Все словно в действительности и наполовину в бреду.

В последний день 1941 года наш эшелон останавливается в Алма-Ате.

Высыпав из вагонов, идем в город. На базар, конечно. Видим чудо: в продаже есть все. Баранина и брынза. Пирожки с яблоками и фрукты. Различные вина.

Глазами, как разбойники, обшариваем все вокруг. Истекаем слюной. Воспоминания о том, как соскребали со стенок баркаса муку, делаются далекими и призрачными.

От одного вида пирожков с яблоками начинает кружиться голова. Съедаю пирожок. Глотаю торопливо, давясь. Сразу же покупаю новый. Деньги у меня есть. Я укоротила на порядочный кусок свой белый овчинный полушубок. Воротник тоже отпорола. Эти куски меха продала в поезде одной тетке. Самой мне осталось еще достаточно: куртка с рукавами.

Радуюсь: как восхитителен последний день старого года! Мои спутники думают то же самое. Базар словно праздник. Все здесь приветливы: женщины, старики и ишаки с сонными глазами.

Покупаю яблоки. Таких красивых я еще в жизни не видела: розовые. Сначала прошу кило. Но жадность растет. На килограмм приходится всего четыре яблока. Они огромные.

Спрашиваю у старика: они сладкие или кислые?

Казах смеется. Глаза исчезают в лучах морщинок. Он не понимает моего вопроса. Кивает. Похлопывает рукой по яблокам. Очевидно, хвалит их. Похоже, товар того достоин.

Прошу добавить еще три килограмма. Но и этого мне кажется мало. Пусть взвесит полных пять килограммов. Ведь не ела яблок бог знает с каких пор.

Яблоки стоят сущую ерунду. Расплачиваюсь. Казах прячет жалкие рубли под полу. Улыбается. И его глаза снова на миг совсем исчезают в морщинках. Я тоже улыбаюсь.

Елки у нас нет. Зато есть лучины. Жжем их. Все-таки огонь. Новый год встречаем в вагоне. Откупориваем бутылку вина. Намереваюсь изумить друзей: вываливаю яблоки из мешка. Все ахают. Яблоки действительно очень красивые. Их тут же расхватывают.

Вонзаю зубы в яблоко.

Вот это неожиданность: это вовсе не яблоки. Это луковицы. Розовые насквозь. Я страшно разочарована, и вид у меня дурацкий. Остальные валятся от смеха. Что мне остается: смеюсь вместе со всеми.

Желаем друг другу счастливого Нового года. Победы. Свободы для нашей Родины.

Луковиц хватает надолго. Они вовсе не горькие. Сладкие и сочные. Спасают от цинги.

На кладбище выяснилось: семейный участок с могилами родственников Анни занят, там похоронены какие-то чужие. На маленьком старом деревенском кладбище не осталось ни одного свободного места: полно свежих могил. Наспех насыпанные холмики. На некоторых нет ни креста, ни даже таблички с именем.

Кладбищенского сторожа дома не оказалось. Перед дверью на цепи прыгал пес, щелкал зубами. Держали с Анни совет: дожидаться сторожа или идти к пастору?

Пошли в пасторат. Приземистый каменный дом на берегу реки, окруженный старыми липами и кленами. Газон. Цветы и декоративные кусты. Порядок, как всегда.

В пасторате не было никого, кроме старой служанки. Она вышла на крыльцо. Отнеслась к нам недоверчиво. Не впустила в дом. Сообщила: господин пастор уехал. Не сказал ей, куда и когда вернется. Его последние слова были: «Юули, мы еще увидимся!»

Но Юули видела ужасно плохо, у нее было бельмо на глазу.

Я спросила: кто дает разрешение на похороны?

— Ой, не знаю! Никто больше ничего не дает, — ответила Юули. — Никто и не спрашивает позволения. Повсюду хоронят, где придется.

Она посоветовала обратиться к кладбищенскому сторожу.

Пес сторожа опять вскочил на задние лапы. От злобы пасть полна пены. Мы остались ждать сторожа за воротами. Его дом был окрашен в радостный цвет. В ставнях прорезаны украшения — сердечки. Яблони тяжелели плодами: нижние ветви подперты шестами, чтобы не обломились.

Во дворе валялись игрушки. Ведерко и совок для песка.

Я села на траву у ворот. Дернула Анни за подол.

— В ногах правды нет.

Она поглядела на меня, не понимая. Наконец села. Показала мне, где боль обручем сжимает виски.

— Хочешь, я помассирую тебе шею?

Анни не захотела.

— Лечь бы на бок и так остаться, — сказала она.

Довольно скоро пришел сторож. Пожилой мужчина. Хромой. Кривобедрый.

— На участке семейства Постаменди похоронен неизвестно кто, — сказала Анни. Не поднявшись с травы.

Сторож развел руками.

— По какому праву? — спросила Анни с раздражением. — Это вы позволили?

— Они и не спрашивали, — ответил сторож. — Где есть хоть немножко места, там и хоронят.

— А где я теперь похороню свою мать? — спросила Анни.

Пошли вместе со сторожем на кладбище. Да, все занято, могила рядом с могилой. Наконец нашли для матушки место у кладбищенской ограды. С северной стороны. Крапива там разрослась по грудь. Словно посеянная.

— Вдруг еще и этого места лишимся?

— Когда хотите хоронить? — спросил старик.

— Завтра.

— Пастор уехал, — сказал он.

— Знаем. А кистер?

— Кистер совсем дошел.

Анни спросила насмешливо:

— Куда же он дошел?

Сторож уклонился от ответа. Зато спросил:

— Это ваш хутор сгорел дотла?

Анни кивнула.

— Могилу копать у нас тоже некому, — сообщил сторож. — Но доски и веревки можете получить. За плату.

— И сколько стоит? — спросила Анни.

Сторож думал.

— Ну, кто сколько даст. Сами знаете. — На лице его появилась улыбка.

Анни пожелала, чтобы смерть матушки была занесена в метрическую книгу. Сторож вздохнул.

— Ну что же, запишу, — пообещал он, будто сделал большое благодеяние.

Я спросила у сторожа:

— Здесь останетесь или тоже уедете?

Это изумило его.

— Я? С чего бы? При всех властях я имел дело только с мертвыми. Хоронить будут и впредь.

Мы пошли прочь. Оставили его ковылять среди могил. Я сказала Анни:

— Под крушиной матушке было бы лучше.

— Ну что ты говоришь! Первое же стадо, которое выгонят туда пастись, затопчет могилу. Здесь, по крайней мере, ограда защищает. Жизнь разбрасывает эстонцев куда придется. Пусть хотя бы место погребения будет известно.

Сторож окликнул нас. Мы остановились, чтобы подождать его.

— Я могу произнести и надгробное слово. И спеть тоже, — предложил он.

Анни ответила:

— Не требуется.

— Вам виднее. — Сторож пожал плечами. Обиженно.

За воротами кладбища Анни сказала мне:

— Раньше он был другим человеком.

Я подумала: раньше все были иными.

Анни:

— До чего же оккупация калечит души. Выявляет самые порочные свойства характера.

Я:

— Верно. Но не будь слишком суровой к сторожу. — Я не могла поставить ему в вину заботу о том, как прожить и прокормиться.