Лилли Промет - Девушки с неба

Стишок от Юхана. Ему взбрело в голову сказать после вторжения советских войск: «До сих пор жили хорошо, посмотрим, что будет дальше». За длинный язык попал в тюрьму.

Стишок от Эйнара. Этот ушел в Красную Армию.

Незабудки и стишок от Анни, моей соседки по парте и задушевной подруги:

Стишок от Линды. Стала хозяйкой хутора. Муж ее давно погиб, воюя за немцев, но гестапо донимало и притесняло Линду: пусть скажет, где ее муж. Немецкое счетоводство давало сбои.

Запись старосты нашего класса: «Лишь у жизни учись — она вечная истина».

Он вел дневник. После прихода немцев записывал различные события и злодеяния бандитов. Его увезли в концлагерь в Тарту. Расстреляли.

Сильный ветер качал деревья. Тряс, словно двумя руками. Дождевые чаны все наполнились доверху. Текло через край. Но тучи, казалось, были неиссякаемыми. Мухи злобно не давали покоя. Я приоткрыла дверь: пусть банька наполнится запахом дождя.

Задремала. В этом был виноват монотонный шелест струй.

Проснулась от вопля. На дворе кричала Суузи. Я испуганно вскочила с постели. Все еще лил дождь. Перед дверью огромная лужа. На дворе ни души, кроме моей сестры.

— Что случилось? — крикнула я с порога. — Ты с ума сошла, что ли?

Насквозь промокшая Суузи стояла между провисших веревок. Белье украли! Простыни. Наволочки. Полотенца. Два пикейных покрывала.

Дети появились в дверях. Смотрели сонными глазами на вопящую под дождем мать. Я загнала их обратно в комнату. Захлопнула дверь. Погрозила Суузи кулаком, чтобы замолчала. Моя грубость отрезвила ее. Она сразу же умолкла. Стояла между пустых веревок, опустив руки.

Ясно, что Суузи выла не только из-за пропажи белья…

Чьих рук дело? Ворюги чертовы! Разве раньше у нас кто-нибудь запирал двери?! Только буря самовольно распахивала их. Теперь же, когда нам принесли столько «культуры», в округе не осталось ни одной рамы для сот.

В мирное время три года пролетали незаметно. Один день был похож на другой. При встрече со знакомыми, которых давно не видели, не могли ответить на вопрос: «Как живешь?» иначе чем: «По-прежнему!» Не помнили, чем отличались годы один от другого.

Но за три военных года случилось столько всего, что целое поколение не смогло бы рассказать об этом.

За три года войны были уничтожены люди и города. Не говоря уже о мостах, среди которых Каменный мост и мост Свободы в Тарту, взорванные отступающими войсками Красной Армии в начале войны.

Петля намертво затягивалась на шее оккупантов, но Геббельс продолжал кричать: немецкий боевой дух по-прежнему непоколебим!

Суузи слыхала от кого-то, прибывшего из Тарту: народная кухня все еще кормила дешевым супом. Женщинам продавали туфли на деревянных подошвах. Весьма красивые. По Тартускому уезду распространялись дифтерит и венерические болезни. Были и отдельные случаи дизентерии.

Рожь уже стояла в скирдах. Как требовал немецкий приказ: в ста пятидесяти метрах от хуторских построек. Вместо одной большой скирды — несколько маленьких. И они в свой черед на расстоянии ста метров одна от другой.

Скошенные поля чернели скворцами.

После того как нашли несколько трупов изнасилованных женщин и девушек, ходить в лес считалось безумной храбростью.

В начале месяца карательная команда расстреляла дезертиров из эстонского пограничного полка, воевавшего на стороне немцев.

Опять пригоршнями раздавали Железные кресты. Прежде чем послать солдат на бойню, нужно было словами вдохновить их на дела и соблазнить наградами. Это ведь самый дешевый способ.

В ночь падающих звезд мы с Ууве говорили о наших будущих детях. Хотела ли я еще ребенка? Осмелилась бы я родить его? Войне не до детей. Хотя ее и ведут всегда ради детей.

Во время войны у нас, эвакуированных женщин, прекратилась менструация. Но в Тарту в новогоднюю ночь родилось тридцать мальчиков и сорок одна девочка.

О ребенке я страстно мечтала. Словно бесплодная, которая вымаливает счастья родить ребенка. Я сжимала в объятиях племянника. Паал боязливо старался отстраниться. Однажды резко воспротивился:

— Не целуй меня!

— Почему? — спросила я.

— Мужчины не плачут. И их не целуют!

— Ты ошибаешься, Паал. И мужчины тоже плачут. Ох и как еще плачут! Сама видела. И мужчин целуют тоже.

Он не знал, верить мне или нет.

— Тебе кто-то сказал, что мужчин не целуют?

Это сказал ему тот самый мальчишка, который украл крест с кукольного кладбища.

— Кому же ты больше веришь? — спросила я.

— Тебе, — ответил Паал неуверенно.

— Значит, позволишь себя поцеловать?

Он кивнул. Выбрался из моих рук. Убежал. Ах, мое золотко! Ильмарине, сын моего брата, тоже был милым, но Паал — словно моим родным сыном.

Ночью наши самолеты сбрасывали бомбы.

Иногда во мне просыпалось сомнение, не действуют ли в округе и другие наши разведчики. Но это все же казалось маловероятным: наши самолеты почему-то бомбили те места, которые немецкие войска уже покинули.

Рассказывали: в придорожных канавах и на полях находят антифашистские листовки. Возможно, сброшенные нашими самолетами. Или их печатали в Тарту? Мне на глаза не попалось ни одной.

Во время бомбежки мы с Суузи выбежали во двор. За высокими деревьями усадьбы не видели ничего, кроме окрашенного огнем неба. В госпитале возникла суета, как в муравейнике. Но вскоре все утихло. Налет больше не повторился.

Без сна лежали в темноте. Суузи говорила о своем намерении взять детей и уйти-отсюда к папе.

Папин дом словно Ноев ковчег. Как-то давным-давно Суузи сказала, что она никогда не вернется под отцовский кров. Теперь я подумала: никогда не следует говорить «никогда»!

Суузи перечислила, чем она располагала: корова и никому не принадлежавший Юку. Суузи считала, что куры поместятся в один ящик.

Пийбе проснулась.

— Когда пойдем, позволишь, чтобы я несла твою жестяную коробку?

В украшенной цветочками жестяной коробке из-под конфет Суузи хранила серебряную цепочку, брошку и серьги. Пийбе нравилось вешать их себе на шею и уши. Но она радовалась и тогда, когда ей просто случалось подержать коробку в руках.

Суузи спросила:

— Тебя разбудила бомбежка?

Нет, не бомбежка. Наш тихий разговор.

Утром густой туман.

И снова самолеты. Их не было видно. На слух определили: бомбят опять на северо-востоке за усадьбой. Насколько я знала, там немцев не было.

Техванус уже откуда-то слыхал, что попали в хутор Постаменди.

А что стало с хозяевами?

Этого Техванус не знал.

Я взяла стоявший у постели велосипед. Сказала Суузи: поеду узнаю.

Туман, хотя и начал медленно рассеиваться, был все еще слишком плотным. Не поймешь: стоит впереди человек или это дерево. Земля казалась странно безжизненной. Никакого хождения во дворах хуторов. Колодезные журавли неподвижны. Пастбища без скотины.