Лилли Промет - Девушки с неба

Похоронить матушку было совсем непросто. Хотя Олександер и вывел из огня скотину хутора Постаменди, но телеги и дровни — все сгорело.

Техванус предложил старую господскую карету, которую господин Отто так и не продал.

— Маленький гроб матушки вполне поместится.

— Комедия, — сказала на это Анни.

Так-то оно так. Но в беде не до стеснения.

Я позвала Анни к нам. Ночевать.

— Нет, — ответила Анни. Сказала, что хочет побыть возле матушки. Бросилась мне на шею. Не плакала. Только скорбела, что последнюю ночь на земле матушка проведет бесприютно, под открытым небом.

Я принесла для Анни овчинный полушубок Лаури. Для себя большой платок. Осталась с ней. Ночь была довольно теплой. И светлой. Скорее сумерки, чем ночная тьма. Сидели бездомные. Лесистые места всегда казались мне красивыми. Сейчас лес вблизи нас выглядел угрожающим. Полным опасности.

Анни сказала, что больше ни во что не верит и ничего от жизни не ждет.

— Какая глупость! — ответила я. — Мы ведь ровесницы. Но я еще жду от жизни много хорошего.

— Чего же ты ждешь?

— Всего того, что делает жизнь жизнью.

— Ах ты, идеалистка! — сказала Анни.

Сумерки мало-помалу отступали.

За кустами сирени спал разбитый параличом хозяин Постаменди. Олександер сторожил скотину.

Под утро стали подавать голоса птицы. Сначала сонно. Затем все бодрее. Анни сказала:

— Человек напрасно взывает к богу. Бог не явится. А вот птиц звать и не требуется. Всегда прилетают сами.

Безжалостный рассвет снова обнажил пепелище. Оно еще тлело. Еще жило в нем что-то, что давало пищу огню. Я закрыла глаза. Они слезились от усталости и дыма. И еще мне не хотелось видеть измученное лицо Анни.

Ни разу за ночь мы не заговорили о покойнице. Скорбь заменила мысль о ней. Я-то выросла без материнской любви, и жизнь по головке меня не гладила. Сказала Анни:

— У тебя в жизни было много счастья. У тебе была мать.

Она кивнула.

Мы сомневались. Не знали, как быть с детьми. Суузи тоже хотела пойти на похороны. Но не на кого было оставить детей. А они рвались пойти с нами. В конце концов мы решили: пусть идут.

Пийбе хотела знать: наденет ли мать свою серебряную цепочку? Была разочарована ответом. Требовала: пусть ей повяжут волосы бантом.

— Никакого банта! — сказала Суузи. — Мы ведь не на праздник идем.

Пийбе:

— Почему нельзя бант?

Суузи:

— Я сказала уже — мы идем на похороны.

Пийбе:

— А разве, если похороны, тогда нельзя?

Корову и кур оставили за семью замками. Техванус и Юку уже ждали перед баней. Дети нетерпеливо залезли в карету. Их восхищению не было предела, когда они плюхнулись на старые потрескавшиеся кожаные сиденья. Я велела им сидеть тихо. Они действовали Суузи на нервы.

Техванус сидел на козлах. На нем был выходной костюм с жилеткой. Сапоги. Шляпа. А еще говорят, будто одежда не делает человеком.

И держался Техванус подобающе: серьезно и с достоинством. Только старый господский Юку шагал по шоссе со скучной мордой. Того и гляди начнет зевать. Техванус журил его:

— Юку! Юку!

Навстречу ехали военные машины. На карету и Юку смотрели как на привидение. В открытом кузове одного военного грузовика солдаты даже встали, глядя нам вслед. У меня это вызвало беспокойство. Так, ненароком, мы могли заинтересовать и людей из «Омакайтсе». Если случайно встретятся. Ведь у нас с Суузи был один аусвайс на двоих.

Я попросила:

— Техванус, погоняй все-таки Юку! Он спит на ходу.

— Юку! Юку! — кричали двойняшки. — Не смей засыпать!

— А Юку и вправду хочет спать? — спросил Паал.

— Да, — ответила я. — Он сонный. Всю ночь играл с Техванусом в дурака.

Но Техванусу было жаль стегать лошадь.

Какой-то наглый пес притаился в канаве. Бросился на нас с урчанием. Чуть не угодил под колеса. Голос он потерял еще раньше, ссорясь с проезжими. Долго преследовал нас по шоссе. Прежде чем отстал. Тяжело дышал, высунув язык.

Но Юку даже не изволил заметить его.

Веста — бобылка, живущая в баньке, вышла к воротам. С великим изумлением смотрела на приближающуюся карету. Не связывала ее с похоронами. Не узнала нас. Поэтому не подошла с расспросами.

Уже виднелись развалины «Черного журавля». И тут Суузи вдруг закричала:

— Венок забыли!

Техванус остался непоколебим:

— Возвращаться не стану!

Я утешала сестру: достаточно и того цветка, что у меня в руке. Но настроение Суузи было испорчено.

Анни уставилась на карету и Юку. Сказала только:

— О-о господи!

Хозяина Постаменди вместе с кроватью перенесли поближе к гробу. Он сидел спокойно. Рассматривал нас. Суузи и Техвануса не узнал. Спросил: кто они такие? У меня допытывался: жив ли еще старик Метсавере? Я сказала, что папа еще жив.

— А у меня ноги отнялись, — пожаловался он.

Это было единственное, что его беспокоило. Старческое слабоумие позволяло ему заниматься только своим личным недугом.

Я положила цветок в гроб матушки. Суузи снова сетовала, что забыли венок. Действительно жаль. Анни ходила взад-вперед. И когда с нею заговаривали, она хотя и смотрела на говорящего, но не слышала и не понимала. Это было видно по ее лицу.

Суузи дала волю слезам. Возможно, что у гроба матушки Постаменди она оплакивала Лаури. На похоронах в большинстве случаев жалеют себя и оплакивают свое горе.

Техванус не смолчал, спросил у Олександера: он ли смастерил гроб?

Сказал:

— Друг, это ты сработал не по-людски.

Мой злой взгляд заставил Техвануса умолкнуть. Ну чего он придирается! И так всем грустно. Но гроб и впрямь был неуклюжим. Непривычным.

Приветливость и доброе сердце хозяйки Постаменди привлекали к ней людей. Много было знакомых и друзей. Но теперь, в худое время, не оказалось никого, кто пришел бы проводить ее в последний путь. Друзья и соседи разъехались, спасаясь от войны.

Только бобылка Веста пришла. Принесла букет георгинов. Пийбе взвизгнула от восторга: один цветок розовее другого. Огромные, с голову ребенка. Такие георгины — выше человеческого роста — не росли больше нигде в округе.

Мужчины накрыли гроб крышкой. Невероятно тяжелой. Гроб не влезал в карету. Пришлось засунуть его почти стоймя. Головой вверх.

Бобылка Веста согласилась остаться с паралитиком.

Техванус уселся на облучок. Юку разок оглянулся, пошевелил ушами. Затем со вздохом тронулся.

Мы шли за каретой.

К счастью, погода стояла хорошая.

Солнце в приветливом небе. Стерня сверкала как медная. Гравий на дороге трещал под колесами кареты. В воздухе над головой — птичьи стаи.

Техванус опять взбодрил Юку.

Никому не пришло в голову, что можно было запрячь в карету лошадь с хутора Постаменди.

Случилось то, чего я опасалась: на полдороге нашу траурную процессию остановил патруль. Три вооруженных омакайтчика. Как и положено, почтительно сняли шапки. Один из них — однорукий: рукав висел пустой.