Лилли Промет - Девушки с неба

Всё еще сомневались: разве не все эстонцы, увезенные по мобилизации в Россию, вымерли в Сибири? Ведь так утверждали немецкие официальные сообщения.

Что верно, то верно, часть из них покоится в сибирской земле. Правда пусть остается правдой. Былого не утаишь. Какой бы горькой ни была истина. Но Эстонский корпус тоже был правдой!

Наши самолеты опять прилетали бомбить лес вблизи усадьбы. Немецкие зенитные пулеметы огрызались. И прямо по полям овса грохотали их танки.

Но Техванус пел, тоскуя по Ээтель Ламбахирт:

А оккупационные власти по-прежнему раздавали крестьянам советы: каким из местных сортов ржи и пшеницы следует отдавать предпочтение. Умудрились даже найти время, чтобы произвести ревизию стада молодняка.

Опять напоминали, что приближается крайний срок сдачи шерсти весеннего настрига. Обещали еще строже, чем до сих пор, карать за самогоноварение. Поучали крестьян: оставляй на завтра хлеб, а не работу.

Техванус намеревался попросить у врача лекарство против аппетита. Надоедал Суузи: требовал у нее работы. Но какую работу могла дать ему Суузи? Только пасти корову и лошадь.

Юку и Моони жили в дружбе. Ходили вместе, как брат и сестра. Когда корова, отяжелев, ложилась на траву, пережевывая жвачку, Юку стоял подле нее. Лизал ее костлявую спину. Очевидно, душевный Юку чувствовал грусть старости и одиночества. Ощущал нужду в друге.

Мне казалось, что Моони не очень-то понимала это и не ценила. Была довольно глупым жвачным животным.

Каждый день резали кур.

Вояки из санитарного подразделения выследили в лесу свиней: хуторяне увели их в укромные места.

Свиней привозили из лесу на грузовике. Несколько дней кряду. У свиноматок соски отвисали до земли. Заплывшие салом глазки смотрели испуганно. Животные чувствовали приближающуюся руку убийцы. Хрюкали и визжали что было силы.

Их били молотком по голове. Подвешивали на сук. Втыкали нож в глотку. Выпускали кровь. Внутренности выгребали и по-хозяйски сортировали. Легкие, печенку, сердце складывали в тазы. Кишки зарывали в землю.

Над землей поднимался пар с тошнотворным запахом теплой крови.

Руки немцев были по локоть в крови. А сами они были от этого веселыми и шальными.

Вдоль украшенной цветами главной аллеи, на ветвях мощных дубов, посаженных нашими предками, висели розовые свиные туши.

В огромном котле кипела вода, чтобы обварить щетину. Скоблили свиные ножки. Сверкали ножи. Горы мяса росли. Мужчины работали, насвистывая.

Они были в возвышенном настроении. Приветствовали меня вежливо, уважительно:

— Добрый день, фрейлейн Ингель.

Ворота хутора Постаменди были закрыты кольцом из прутика. Отворила. Вошла, надеясь застать хозяев. Их судьба беспокоила меня. Даже одежда давила грудь тяжким грузом. На левом боку, где сердце, спать не могла.

Во дворе царила грусть запустения. Ни одного родного голоса. Но на сохранившейся стене хлева я увидела начерченный углем крест. Вспомнила: Анни начертила его в знак нашей встречи. Когда во время сенокоса я приходила к ним.

Крест сохранился. Многое уничтожила война. А крест остался.

Заглянула за кусты сирени. Словно надеялась увидеть кровать, стоящую прямо на траве.

Вокруг несуществующего дома все было любовно убрано и расчищено граблями. Двор чисто выметен. Куда же они могли уйти? Вероятно, на самый ближайший хутор. Я закрыла ворота на кольцо из прутика.

Стая ворон, каркая, пролетела надо мной. Несколько птиц опустились на сруб колодца.

Наверное, этот начисто выметенный двор должен был означать окончательный расчет.

Вдруг показалась кошка и села на землю.

— Нупси! Нупси! — позвала я.

Услыхав свое имя, она взволнованно поднялась. В надежде сделала два шага ко мне. Затем снова села. Я звала ее еще несколько раз. Напрасно. Когда я попыталась приблизиться, она отбежала в сторону.

— Нупси! Нупси! Где мышь?

Она поглядела на меня желтыми глазами. Прищурилась. Отвернула голову.

Худая, со свалявшейся шерстью. Не признающая людей. Но сохранившая верность родному дому.

Я села на велосипед. Растерянно размышляла: куда ехать? Ведь дороги расходились в разные стороны. Проехав почти километр по скверной, в колдобинах дороге, добралась до хутора Олави.

Хутор словно остров среди желтого поля ржи.

Два раскрытых окна глядели на дорогу. Из комнаты доносилась музыка: играло радио.

Я прислонила велосипед к стене дома. Поднялась на веранду. Распахнула дверь в комнату и бодро крикнула:

— Эй, хозяева! Есть тут кто?

В комнате сидел немец. Солдат. Пружинисто вскочил из-за стола. Спросил:

— Что вам угодно, фрейлейн? Входите.

Чего там еще входить, я уже стояла в комнате. Попала прямо из огня да в полымя. Сказала первое, что пришло в голову: попросила пить.

— Очень жаркая погода.

Он пошел в кухню: принести мне воды.

Едкий запах жареного лука и растительного жира.

Пошарила глазами по комнате: мебель хутора Олави. Обтянутая красным плюшем софа в стиле бидермейер. Продавленные кресла. Трюмо в черной раме. От пола до потолка. Напольные часы с гирями. На одном столике каннеле. На другом стояли рядом два серых полевых радиопередатчика. Справа от них ключ Морзе.

На полу штабелем жестяные ящики. На стене портрет фюрера.

Ромашки в стакане…

Немецкий радиопункт!

Парень вышел с эмалированной кружкой. Под донышком держал ладонь, чтобы вода не капала на пол. Я пила медленно. Брала себя в руки. Спросила:

— А хозяев-то нет?

— Когда мы пришли, хутор был пуст.

— Вы, наверное, недавно сюда пришли?

— Да, не так уж давно.

Протянула кружку ему обратно.

— Видите ли, возле хутора Постаменди упала бомба. Хутор сгорел со всеми постройками.

— Присаживайтесь. — Он предложил мне стул.

Я объяснила ему, что хутор Постаменди находится примерно в километре отсюда.

Он кивнул, сказал, что знает, о чем идет речь.

— Хозяева Постаменди собирались поселиться в каком-нибудь из ближайших покинутых домов. Вот и ищу, где они устроились, — сказала я. Описала, как выглядели обитатели Постаменди. Спросила: может, видели их? — Думала, что найду их здесь, в Олави.

Немец покачал головой. Он выглядел моим ровесником или даже младше. Хорошенький немецкий мальчик.

— Нет, — сказал он. — Тут теперь только связисты.

Я и так уже догадалась, что отсюда следили за нашими самолетами.

Поднялась. Немецкий парень попросил:

— Посидите еще! Побеседуем.

Я спросила:

— Вы здесь один?

Вопрос почему-то заставил его нахмуриться.

— Нет. Есть еще двое. Уже давно жду их возвращения. — Он приглушил радио. — Мы до смерти опротивели друг другу.