Лилли Промет - Девушки с неба

После этого Ламбахирт больше не позволяли ухаживать за ранеными: от одного ее присутствия они, мол, превращаются в кобелей. Так объяснила она Суузи.

Но Ээтель и сама уже не очень-то рвалась ухаживать за ними: из палат несло вонью гноящихся ран.

Техванус тоже вздыхал по Ламбахирт. И что они все находили в ее белоглазом лице? Суузи сказала:

— Ээтель выгнали из палаты не из-за ее белесых глаз. У нее груди как круглые буханки за пазухой.

Когда Ламбахирт поливала лобелии, посаженные в каменные вазы у парадной лестницы, или вырывала сорняки из цветочной клумбы, мужчины, вытянув шеи, подходили к окнам посмотреть на нее. Полюбоваться на нее, работающую, сидящую на корточках. На нее — пышущую здоровьем, молодую. Им нравились ее звонкий раскатистый смех, ее ровные белые зубы.

Однажды ночью немец-санитар вошел к ней в комнату. Сел на край кровати. В кармане четвертинка. Обольщал разговорами о любви. Ээтель вежливо слушала. Не очень-то понимая. Больше догадываясь о смысле слов по нежным ноткам в его голосе. Но ответила на домогательства так:

— Нельзя. У меня второй день красные гости.

Санитар расценил отказ Ламбахирт по-своему. На следующий день он спросил у Суузи:

— Правда ли, что эстонцы немцев не переносят?

Ишь, что воображают и требуют: наш народ обязан верить немецкому дерьму! И за что это мы должны любить их? И почему это они так упорно домогались нашей любви?

Мыла нет уже давным-давно. Эстонское пестрое сине-белое хозяйственное мыло осталось лишь в воспоминаниях о нашей далекой прошлой жизни.

Верблюд околел. Мы подумали: чего зря закапывать его в землю. Сварим мыло. Казахи сразу же и с радостью согласились. Слух распространяется как пожар: эстонки собираются варить мыло.

Для нас раздобывают мыльный камень. Приволакивают и огромный котел. Натаскиваем в него воды. Дров взять неоткуда. Крадем старую негодную воловью сбрую, оглобли и все, что горит. Ни на миг не задумываемся, что это мероприятие может закончиться для нас на скамье подсудимых.

Верблюд — скотина тощая. Варится пенясь. Воняет. Помешиваем палкой. Пропорции верблюжатины и мыльного камня вызывают сомнения. Но это не останавливает нашей прыти.

К утру содержимое котла сгустилось. Сделалось плотной желтой массой. Прыгаем от радости. Начинаем резать: под желтым слоем жидкий студень. Маловато жира.

Что же делать?

Казахи приходят посмотреть. Качают головой. Просим: принесите еще мыльного камня. Приносят. Снова начинаем варить. Снова в котле желтая пена. Ужасно воняет.

Казахи с детским любопытством сидят вокруг на корточках. Бесконечно добродушные улыбки на лицах. Смотрят, как эстонки варят мыло.

На следующее утро видим: нет желтой пены. В котле доверху каменно-крепкая масса — сплошной мыльный камень. Режем это на куски. Не слишком мылится. Но немного все-таки напоминает мыло. Кладем куски сушиться на солнцепеке.

Нас премируют.

Известия от Лаури, что ему удалось скрыться, все не было. Иначе папа сразу же приехал бы с сообщением.

Суузи много плакала. Двойняшки стали такими смирными, что никто ни разу за день не вспоминал о них. Иногда изредка подходили показать свои находки: кукушкин «плевок» на травинке. Жука. Они пытались заставить его изменить путь. Но он снова и снова находил верное направление. Знал, куда хочет добраться.

Никому теперь не принадлежавший Юку, спокойный и терпеливый, любил детей. Дети могли хоть весь день играть под брюхом у Юку — старой усадебной клячи.

Двойняшки заставляли Техвануса рисовать цветными карандашами, которые прислала Эльзи. Заказывали: нарисуй конфеты. И отца. И русского. Паал хотел знать, как выглядит русский.

Эльзи сказала точно: коробка цветных карандашей содержала в себе всевозможные чудеса.

Вечером все вместе играли в вопросы и ответы. Ответы были давно всем известны. Но именно это и доставляло детям радость.

Техванус: «Кто хозяин осинника?»

Мы: «Заяц!»

Техванус: «Кто королева ельника?»

Мы: «Белка!»

Техванус: «У кого голова красная?»

Мы: «У рябины!»

Техванус: «У кого на фартуке длинные завязки?»

Мы: «У ивы!»

Затем менялись ролями. Мы спрашивали. Отвечать должен был Техванус.

Мы: «У кого кафтан полосатый?»

Техванус: «У цапли!»

Мы: «У кого одеяло в точках?»

Техванус: «Не знаю!»

Великая радость в нашем лагере.

— А немцы тоже играют? — спросил Паал.

Разумеется, — в спасителей цивилизации.

В усадьбе солдаты строили будку для гидранта. Свистели и пели. Развлекались, бросая в спину прохожим репейники. Пытались попасть на задницу. То и дело злили Техвануса.

Отличную бумагу достал Техванусу господин Кобольд. Когда Техвануса потребовали на вспомогательные работы в госпиталь, он предъявил бумагу и на сей раз тоже сохранил свободу. Радостно погнал Моони на пастбище есть щавель.

Я читала, что попадалось под руку: старые журналы, разные книжонки. Напрягала зрение, пока не стемнеет. Лунными ночами совсем не спала. Мне не надоедало смотреть на луну, когда она убавлялась или росла. Двигалась в пустоте. Пряталась в тучах. Иногда будила меня спозаранку, иногда сама спала в небе до света. Старый или молодой месяц напоминал желтый банан, полная луна — круглый оранжевый апельсин. Иногда походила на большую тыкву. Улыбалась во весь рот.

Однако когда я спросила: «Что же мне делать?» — она промолчала, плотно сжав губы.

Суузи дождалась хорошей ветреной погоды и затеяла стирку. Но только мы развесили белье сушиться, пошел дождь. Суузи с плаксивым лицом вдруг опустилась на порог. Сказала:

— Неужели муж разлюбил? — Так говорят, когда дождь начинается во время развешивания белья.

Суузи оставила белье под дождем.

В последнее время моя сестра мало занималась своими детьми. Было ясно: думает только о Лаури.

Я хмуро села на свою койку. Она недовольно заскрипела. Дождь прыгал по покосившимся окошкам баньки. Я принялась рассматривать свой альбомчик для стихов времен начальной школы. Нашла его как-то среди разного барахла. Война слепо уничтожала великие ценности, созданные многими поколениями людей, но малонужное частенько оставляла нетронутым.

Стишки с посвящениями списывали друг у друга. Из поколения в поколение. Чем они нравились детям? Неужели своей возвышенностью?

Обнаружила в альбомчике коричневую лошадь. На память от Яака. В нашем классе он рисовал лучше всех. Судьба его неизвестна.

Переводная картинка с подковой и листком клевера и стишок от Мари. От какой? В нашем классе четырех девочек звали Мари.

Стишок от Антса. Этот с приходом немцев сделался усердным доносчиком. Отправил в могилу даже тех, кто во время советской власти только собирал подписку на заем или продвинулся по службе. Он корчил из себя шишку. Был на хорошем счету у оккупантов. Но когда от него потребовали, чтобы он свидетельствовал, будто его родной брат большевистский шпион, Антс стал возражать. И его расстреляли.