Лилли Промет - Девушки с неба

Суузи думала о том же весной, во время цветения: яблони у развалин домов словно белый траур.

Странная штука эта человеческая жизнь. Суузи рассказывала: до войны с плеч хозяйки хутора Миннивере свисали норковые шкурки. Хозяева Миннивере имели большое стадо, много земли. Дом с огромными окнами. Но, вишь, хозяин-то Миннивере ушел с Красной Армией. Зато Рейно, сын бедной вдовы, живущей в баньке, усердно служит в «Омакайтсе». Как это объяснить?

В случае с хозяином хутора Миннивере Суузи видела причину в том, что жена была на шестнадцать лет старше него.

— Может, он просто удрал от жены?

— Не думаю. Чтобы отделаться от нее, можно было с таким же успехом позволить и немцам мобилизовать себя.

Меня заинтересовал Рейно. Что привело его в «Омакайтсе»? Суузи считала: только корысть и властолюбие. Хоть по трупам, но пробиться.

Пробиться? Куда?

Перед глазами все стояло лицо Лаури. Как он, уходя, оглянулся и посмотрел на нас. Мне не хотелось говорить об этом Суузи: начнет плакать. Чтобы скрыть свои слезы, я подошла к детям. Одеяло свалилось на пол. Мои ненаглядные были в испарине. Паал лежал поперек кровати. Пийбе свернулась клубочком. Я зажала рот рукой, чтобы сдержать нахлынувшее рыдание. Отчаяние разрывало грудь: Труута! Ууве! Теперь и Лаури!

Когда снова легла рядом с Суузи, она спала. Уткнувшись лицом в подушку.

Я услышала далекие разрывы бомб: наши под Тарту. Суузи не проснулась. Даже тогда, когда довольно близко раздалось гудение самолетов. Я поднялась посмотреть в окно: с неба спускались «свечи». Заливали землю светом. Затем посыпались бомбы.

Очевидно, опять на край болота, в лес. Но оттуда немцы уже ушли.

Утром Техванус рассказывал. Он видел самолеты и сосчитал их: семь сталинских соколов! Радовался. Он еще не знал, что ночью увели Лаури. Техванус спал в дровяном сарае усадьбы. Туда голоса не долетали.

Я не находила покоя. Да и домашняя обстановка действовала удручающе.

Я поехала к Коллю Звонарю.

По дороге все время попадались люди, ведущие под уздцы лошадей: время спаривания кончалось. Кое-где вспахивали землю под пары. Чтобы следующей осенью снять хороший урожай. До чего же упорный этот эстонский крестьянин! Ничто не могло приостановить его работы и хлопот. Жизнь и земля требовали. Немец заставлял.

Уже молотили зерно. По хуторам ходила комиссия, определявшая недород. Установила, что больше всего пострадали в этом году рожь и озимая пшеница. Страдания людей комиссию не интересовали.

Объявили новые ограничения во времени передвижения населения. К восьми часам вечера пусть каждый сидит в своей норе. И носа не высовывает. Запрет не распространялся лишь на военных, полицейских и гражданских немцев, приехавших из райха.

Держалось какое-то странное затишье, которое, казалось, ничто не сможет нарушить. Я надеялась вычитать что-нибудь между газетных строк. Но о Тарту сообщалось лишь, что в «Ванемуйне» давали «Веселую вдову» и «Сватовство Мюнхгаузена». В банях боролись против вшей, чтобы не распространялся сыпняк. Еще продавалась ручная швейная машинка. Ценой в триста марок.

Чудачка! А на что теперь ей эти марки? Бои ведь идут уже юго-западнее Псковского озера!

А по дорогам катились грузовики: скупали «гемюзе» [39] Овощи. . Похоже было, что оккупанты хотят нажраться овощами перед тем, как окончательно драпануть отсюда.

Вблизи баньки Колля Звонаря сердце начало отчаянно колотиться. Я страстно, изо всех сил внушала себе надежду, что сейчас увижу здесь Трууту. Но иначе, чем было, быть не могло. Ее не оказалось.

Колль развивал одну и ту же мысль: небось какой-нибудь дезертир утащил девушку в кусты. Потом, может быть, прикончил. Жуткое предположение: но рассчитывать на лучшее не приходилось. Выглядел Колль жалко. Погасла озорная искорка в глазах, которая прежде всегда, привлекала к нему.

Я села на постель Трууты. У маленького окна баньки. Ее пальто на вешалке не было. У меня такое же. Тот же материал, тот же покрой. Только у нее синее, а у меня коричневое. У нее с поясом, у меня с накладными карманами. Американские пальто, присланные в помощь союзникам.

— Где ее сумка?

Лежала под кроватью. Оказалось: оттуда она ничего с собой не взяла.

Всякий раз приходя сюда, я искала передатчик. Тайники были мне известны. Неужели она взяла его с собой?

Я спросила Колля:

— Нет ли у тебя кваса? У тебя ведь всегда был хороший квас.

Колль пожал плечами. Обычно он с нетерпением ждал похвал своему умению делать квас. Взял с полки кружку. Давно не мытую. На дне засохшие мухи. Выудил их рукой.

— Сполосни кружку, — попросила я.

Колль пошел полоскать. Неохотно. Я сунула руку по локоть в матрас Труутиной постели. Револьвера не нашла.

И почему она ушла в предсмертный час оккупации? Ведь такого приказа не было!

Раненых привозили все больше.

Всюду немецкая речь. Вскоре уже сам свой родной язык будешь слушать как иностранец.

Снова приходили звать в сиделки. Мы не пошли. Только Ээтель Ламбахирт стирала госпитальное белье. Ей в помощники выделили двух солдат. В парке ежедневно сушились простыни, немецкие рубашки и кальсоны.

Санитары и раненые, которые могли самостоятельно передвигаться, очистили наш огород. Все сожрали. Вместо кустиков ревеня зияли пустые ямки. Одни только сорняки оставили. Моя сестра всплеснула руками:

— Господи! Они сожрали даже огуречные цветы!

— Думаешь, немец станет выбирать? Жрет, что попадется. Как коза: газеты, обои и простыни.

В первый миг Суузи едва не ринулась жаловаться госпитальному начальству: яблони обобраны. Кролики исчезли. Я с трудом удержала ее.

— Неужели жизнь еще недостаточно научила тебя?

Ночью держали Моони за семью замками. Сторожили и на выпасе. Ни на миг не спускали с нее глаз. Наконец Техванус стал приводить корову ночью к себе в сарай, чтобы Суузи могла спать спокойнее. Иначе она все время просыпалась и ходила проверять: целы ли замки, на месте ли Моони, жива ли.

Смерть потихоньку делала в госпитале свое дело.

Под большими старыми деревьями множились могилы.

— Загадят весь этот прекрасный парк, — сказала Суузи с сожалением. Она не позволяла детям, играя, убегать от дома. Строгим запретом держала их возле баньки. Они сидели у порога и скучали.

В тех случаях, когда Суузи сама выгоняла Моони на пастбище, она брала детей с собой. Шли: впереди корова, за ней Суузи — локоны собраны на макушке, на ногах постолы из дубленой телячьей кожи шерстью наружу, чтобы грязь не прилипала, следом за коровой и Суузи — вприпрыжку двойняшки.

Врач выгнал Ламбахирт из палаты. Врач сказал:

— Ээтель, геэн зи вег! [40] Убирайтесь! — И наконец совсем категорически: — Вон! Вон!