Лилли Промет - Девушки с неба

В ту сумасшедшую, дождливую, грозовую ночь она пришла домой. Рано утром встала и вышла. Колль думал, что по нужде. Но она больше не вернулась.

Я слышала, как Суузи и Колль рассуждали: куда же она делась? С ней могло случиться бог знает что. Ведь и в начале войны пропадали люди. Тихо. То и дело. До сих пор не отыскались. Самое ужасное, что насилие совершали всегда тайком.

Я помалкивала: к Трууте эти предположения не относились.

Колль сидел понурившись. Смятая шляпа между колен. Я боялась, что у него не будет сил дойти до дома.

Итак: Труута все же пошла обратно.

Очевидно, в тот страшный вечер чаша ее терпения переполнилась. Мне казалось, я понимаю ее душевное состояние. Мотивы ее решения.

Ведь однажды она призналась: «На меня мужчины не смотрят». Я спросила: «Ни один парень? Ни разу?» Она кивнула. Тогда я спросила: нравился ли ей кто-нибудь? Никто. Но я подумала: сопротивляться любви невозможно. Кажется, даже сказала ей об этом? Да, безусловно, потому что помнила ответ. Труута ответила грустно и смиренно, что к ней любовь не придет.

И вдруг она вынуждена была с болью вырвать любовь из себя. До того ход мыслей Трууты был прямым, словно линия, проведенная по линейке. И все же чувства одолели разум. Катастрофа была неизбежна.

Правда, уйти она хотела и раньше. Но теперь это стало выходом из душевного тупика, попыткой спастись от презрения к самой себе.

Да! Красивый Брахманн. Даг Брахманн. Каждое лицо — судьба. Какой грустный вечер. Мы не подали ему руки. Все, о чем бы он ни говорил, звучало как признание в любви. И как он узнал о револьвере в кармане у Трууты? Неужели во время удара грома? Когда обнял Трууту?

Брахманн не был фашистом. В этом не следовало сомневаться. Война зло подшутила: можно ли потом что-то доказать или сказать в свою защиту, если на тебя напялили мундир убийцы?

Правильно ли поступила Труута, когда ушла? Откуда мне было знать, что верно, а что еще вернее. Главное, чтобы все, что мы делаем, было по доброй воле. По велению нашего сердца.

После болезни, причесываясь, я стала замечать, что у меня выпадают волосы. Целыми пучками. Суузи посоветовала натереть голову луком. Она не хотела, чтобы я облысела.

А для души моей лекарства не было. В отчаянии я могла думать до умопомрачения, однако выхода из создавшегося положения не находила.

А жизнь шла своим чередом: женщин призывали ухаживать за ранеными. Белки вредили сосновым лесам. Газета объясняла, почему не успели сделать противочумную прививку всем свиньям: волости не имели возможности доставить на место прививщиков. Из-за войны, транспортных и дорожных неурядиц. Советовали поддерживать чистоту в свинарниках. А чтобы болезнь не распространялась, велели закапывать останки свиней поглубже.

Все же самым важным в данный момент считали труд и хлеб. Уборка на полях стала делом самым срочным. Власти были сильно озабочены. Объясняли крестьянству: до тех пор пока оно самоотверженно будет исполнять долг перед историей, сохранится эстонский народ. Мол, тысячелетняя история эстонцев уже показала и подтвердила это.

Хвалили эльваский и отепяский сорта картофеля «мажестик» и «эргольд». Несовершеннолетних брали на вспомогательную службу в воздушные силы. Приказывали явиться на оборонительные работы всем от шестнадцати до шестидесяти лет.

Просили население приходить в почтовые отделения самим получать и отправлять письма. Разносить почту некому.

— А что же будет с твоей амурной почтой? — спросил меня Лаури.

Согласно договору с помещиком, солдаты увезли из усадьбы стадо и зерно. Не заметили только старого жеребца Юку. Или он никому не приглянулся?

Затем прибыли четыре крытых зеленым брезентом грузовика. С нашего огорода было видно: доставили больничное оборудование. Пакеты с бинтами и ватой. Красивые, легкие, с гладкими, полированными ручками носилки. Не такие, на каких я в начале войны таскала раненых.

Упитанные, с подрезанными хвостами арденны возили продукты и кровати. В господском доме мыли окна, двери, лестницы. Санитары сажали вдоль дорожек цветы. Астры всех расцветок, чтобы было красиво.

Искали женщин в сиделки. Кроме Ээтель Ламбахирт, никто работать в госпитале не согласился. Ээтель была родом не из наших мест. Звали и меня. Я сказала, что не выношу вида крови и ран: сразу же теряю сознание. Они не стали настаивать.

Наконец привезли раненых. Некоторые двигались сами. Других несли.

Я терзалась страхом за исчезнувшую Трууту: опушки лесов были заминированы. Повсюду посты. Не пройдешь. Я все-таки еще надеялась, что она вернется назад. Дороги она знала. Знала все мостки, тропинки через луга и покосы. Ведь мы вместе исходили как ближнюю, так и дальнюю округу.

С края болота, откуда мы с Труутой когда-то намеревались выйти на связь с Центром, немцы ушли лишь несколько дней назад. Однажды утром войска исчезли оттуда. Теперь там бродило особенно много ребятишек. Собирали брошенный немцами искусственный мед.

Всей семьей беспокоились о судьбе Техвануса. От него не было ни слуху ни духу с тех пор, как он уехал в город с мебельным караваном Кобольда. Гордо восседая поверх поклажи. Был в приподнятом настроении. Восклицал:

— Хоппадилилла!

Лаури спросил:

— Когда вернешься?

Но Техванус не ответил: был так захвачен отъездом и так восхищен выпавшим на его долю поручением, что не замечал никого и ничего, кроме хвоста лошади перед глазами.

Суузи опасалась: не забрали ли Техвануса в солдаты? Лаури надеялся на бумагу, охранявшую Техвануса. Что за бумага? Кобольд позаботился. К счастью, Техванус не знал, что означает в переводе с латыни указанная в бумаге болезнь. Он никогда ничем не болел. Был силен, как буйвол. У меня не шло из памяти, как он, взвалив комод на плечи, шел к баньке. Я спросила:

— Что за болезнь у него нашли?

Суузи постучала пальцем по лбу.

— Чердак не в порядке.

Я удивилась: в самом деле? Суузи махнула рукой.

— Что-то же надо было написать. Господину Отто требовались работники. Техванус вкалывал за несколько человек.

— Небось он богат, — сказала я.

— Кто?

— Техванус.

Однажды он сказал Суузи, что мог бы оклеить все комнаты усадьбы Кобольда и сортир эстонскими кронами, русскими рублями и немецкими марками.

— Деньги для него ничего не значат, — пояснила Суузи.

— А что для него значит?

— Ему лишь бы был хозяин.

— Значит, чердак у него действительно не в порядке!

Суузи считала, что просто он так привык, да и думать ему лень. Ведь легче, когда другие распоряжаются твоей жизнью, чем самому устраивать ее.

Это нельзя было считать нормальным. Но Суузи сказала:

— Почему же нельзя? Ведь люди разные. Таких на свете меньшинство, которые поступают как надо, как полагается. Или, как ты, считают правильным.