Лилли Промет - Девушки с неба

Ее стыдили: муж воюет против немцев, а у нее от оккупанта ребенок! Да еще осмелилась назвать его Сулевом!

Лидия глядела глазами ясными, как небесные звезды, и отвечала с искренним изумлением:

— Но ведь это и есть сопротивление оккупанту!

Лидия носила детские туфли. Такая была маленькая. Как кирблаская кирка. Зато ее немец — Хайнц — был высоким. И тонким, как харьюмааская колбаса. Лидия доставала ему до пояса. Если их видели вместе, говорили громко:

— Слава павшим!

Или пели: «До чего же ты, женщина падшая, всем доступна, как буква печатная».

До войны у этой песни были несколько иные слова. Я помнила ее:

Я знала, что композитор ушел в Россию. Теперь еще узнала, что автор довоенных слов песни во вражеской армии. Но слова его песни изменил сам народ.

Одна толстая, как бочонок, баба, спекулировавшая нитками и краской для ткани, обещала сшить себе такую же короткую юбку, как у горожанок. Чтобы и холмик Венеры был виден.

Мужская половина обсуждала более веские проблемы. Умение трудиться и жить: разумного мужика хоть на песчаный холм посади, он выживет. Другому хоть мешок золота дай, все равно вскоре станет нищим. Но больше всего волновало, что будет, когда придут русские. Начнут сводить счеты с немецкими прихвостнями? Неужели поступят со всем народом как со щенком: сунут носом в собственную лужицу? Отберут ли у крестьян землю? Ведь у каждой власти своя программа. А наше дело ее принимать.

Большинство думало с надеждой: наперед ничего не известно.

Ленинградское радио сообщало, что в составе Красной Армии сражаются и эстонские части. Вот и верь после этого оккупантам, будто ушедших в Россию эстонцев всех до единого сгноили в Сибири!

Мне следовало мудро помалкивать.

Обсуждали тех, кто ездил в Германию доучиваться. В народе про таких говорили уже издавна: пошли свинью в Германию, отмой ее мылом, свинья вернется домой, свинья останется свиньей.

На крестинах в Каусивере услыхала я и о письмах, переданных с оказией.

Парни писали домой о своей работе на «добровольном трудовом фронте» в Германии. Изнурительная работа и жизнь впроголодь — ничего больше. Парни носили на шее бирку с номером, как и военнопленные. Горько сожалели о своей детской тяге к приключениям. Сожалели, что поверили немецкой пропаганде. Попались на удочку.

Все говорили откровенно.

Устали бояться и постоянно не доверять друг другу. Еще год назад едва ли осмелились бы извлечь из глубины души свои потаенные мысли и открыто говорить о них.

Потребовалось время, чтобы набраться опыта: идеология оккупантов — двойная бухгалтерия. Что они говорят побежденному народу — это одно, что на самом деле думают и претворяют в действительность — совсем другое.

Лишь дочку хозяев хутора Каусивере эти разговоры не интересовали.

Она сидела мечтательно под окном. Подшивала плечики к жакету. Согласно моде, ватные плечи все росли и уже поднимались до ушей.

В полночь проснулся задремавший за столом старик, прозванный дед Дрёма.

Постучал вилкой по рюмке. У деда было большое туловище. Оплывшие щеки. Сонные глазки. Подбородка почти не было. Потребовал внимания. Встал. Объявил, что скажет речь.

Сейчас же громким шепотом призвали всех к порядку. Дед Дрёма скрестил руки на животе. Кашлянув, прочистил голос. Открыл рот. Покрутил большими пальцами рук. Но ни руководящих указаний, ни просветительных слов за этим не последовало. Мыслей у него не было.

Все терпеливо ждали.

Наконец, собственная старуха, дернув деда за полу пиджака, заставила его сесть. Дед вынужден был с этим согласиться. Он загрузился горючим больше, чем следовало. Махнул безнадежно рукой. Сказал:

— Таки нет речи.

Немецкие войска оставили лес, окружавший болото. Но наши самолеты все еще бомбили эти места. Как теперь пригодилась бы им моя информация!

Не знаю, что прервало мой сон. Проснулась, встревоженная. Увидела Суузи в одной рубашке. Она стояла, приложив ухо к двери. Сказала шепотом Лаури:

— Какие-то вооруженные люди ходят вокруг бани.

Первая мысль: пришли за мной! Призывала себя к спокойствию. Лаури уже натянул брюки, когда стали дергать дверную ручку.

И тут забарабанили в дверь.

Лаури спросил:

— Кто там?

Мужской голос снаружи:

— Открывай!

Лаури:

— Я спрашиваю, кто там?

Мужской голос:

— Говорят тебе — открывай! Тогда узнаешь!

Но Лаури уже узнал. Узнал по голосу. Сказал Суузи:

— Это Рейно.

Суузи:

— Какой еще Рейно?

Лаури:

— Из Миннивере. Сын батрачки с хутора Миннивере. Мой одноклассник.

Теперь в дверь колотили гораздо злее. Прикладом. Лаури открыл. Часть самооборонщиков осталась снаружи. У двери.

На нас с Суузи никто даже не взглянул. Рейно спросил у Лаури, почему он не явился на мобилизационный пункт.

— Повестку-то получил?

Лаури:

— Получил.

Рейно:

— Почему же не явился?

Лаури:

— Явиться-то я явился бы. Сам же видишь — в лес не спрятался. Я считал: успеется еще. Сначала надо рожь убрать.

Рейно:

— На том свете будешь рожь убирать. Собирайся, пойдешь с нами.

Торопили Лаури, пусть одевается. Близнецы стояли на кровати, испуганно таращили глаза. Кричали как безумные, когда Лаури вышел из дома между двух конвоиров.

Мы бежали за ним. До усадебной конюшни. Оттуда нас прогнали назад. Рейно бросил взгляд через плечо. Сердечно сказал Суузи:

— Дура! Мы ведь не убивать его ведем.

Этого мы и не боялись. Были уже не прежние времена, когда «справедливость» восстанавливали самосудом. Пристреливали прямо на пороге или в ближайшей рощице. В последнее время мужчин употребляли более хозяйственно. С одним-единственным назначением: для военной мясорубки.

Мы утешали детей. Наконец Пийбе уснула у матери на руках, а Паал у меня в постели. Всхлипывали во сне. Позже Суузи перенесла Паала и положила рядом с Пийбе. А сама легла ко мне, чтобы обсудить положение.

Уходя, Лаури шепотом пообещал ей, что удерет. Суузи надеялась. Моя бедная сестра. Всегда уходящие на войну обещали сделать все от них зависящее, чтобы вернуться. Из-за горы муж еще воротится. Из-под земли — никогда. Но пока еще не было причины так убиваться. До сих пор Лаури везло. Могло повезти и теперь.

Суузи сидела на постели. Натянув на колени рубашку. Была уверена: если брат сумел убежать от мобилизации в лес, это удастся и Лаури. Но чем больше она пыталась убедить себя в этом, тем слабее становилась ее уверенность.

Мы разговаривали в темноте.

О том о сем, о разрушенных хуторах, окруженных полями. Кое-где лишь одна-единственная сохранившаяся яблоня обозначала некогда бывшее тут людское жилище. Словно памятник. Виднелась далеко. Немой призыв путникам: остановитесь! Такую яблоню я видела совсем недавно. Усыпанную яблоками. Ни один прохожий не срывал их.