Григорий Медведев - Миг жизни

Надо сказать, что Щепетильников занимал в его душе особое место. Он испытывал к нему любовь-благодарность, любовь-уважение и даже — любовь-преданность.

Было что-то такое в директоре, что особенно подкупало людей, и Кучерганова в частности. С подчиненными он был прост, не заносчив, но строг и требователен. Слово, данное людям, всегда держал и того же требовал в ответ.

Кучерганов считал, что ему здорово повезло с начальником. Таким, пожалуй, в его жизни был только Курчатов, который здорово умел поднять, окрылить человека и выпустить в свободный творческий полет. А как был прост и обаятелен в общении!..

Кучерганов вошел в кабинет директора в белом лавсановом костюме и в ярко-желтых кожаных тапочках, очень удобных и мягких на ходу, которые сшил собственными руками.

Щепетильников внимательно посмотрел на него поверх очков, встал и через стол крепко пожал Кучерганову руку, приглашая сесть.

Директор сразу широко раздвинул от себя бумаги, и, опершись руками о полированную столешницу, как школьник о парту, вдруг широко улыбнулся, как бы снимая улыбкой внезапно возникшее ощущение неловкости.

— Что с тобой, Василий? — каким-то очень добрым, домашним голосом спросил Щепетильников.

Сам не зная почему, Кочерганов в ответ смущенно заулыбался, словно бы ощущая за собой вину, хотя вины никакой не было. Но мгновенную растерянность свою скрыть все же не смог и, то и дело изумленно поглядывая на директора и сильно покраснев, сказал:

— Да ничего, Владимир Анатольевич… Все в порядке…

Директор посерьезнел лицом и спросил уже озабоченно и даже с оттенком тревоги в голосе:

— А мне показалось, что ты чем-то нехорошим сильно озабочен… Вроде как чужим стал… А я хочу, чтобы ты был свой, понимаешь? Мне свои, родные люди нужны. С ними хорошо работается и живется. Ты меня понял?

Щепетильников внимательно следил за выражением лица Кучерганова, а тот нервно засмеялся, откинулся на спинку стула и заговорил быстро сквозь смех:

— Да что вы, Владимир Анатольевич, да ничего такого…

— О! О! — подхватил директор. — «Ничего такого»! Я же знал — что-то есть!

Он снова подкупающе улыбнулся и погрозил Кучерганову пальцем:

— Что-то скрываешь!

— Ну и глаз у вас, Владимир Анатольевич! — изумленно воскликнул Кучерганов, снова сильно покраснев и перестав смеяться. — Честное слово, ничего такого нет, — уже серьезно сказал он, но видно было, что вот-вот скажет нечто важное.

Щепетильников напряженно ждал.

— Надумал я уходить, вот что, — выпалил вдруг Кучерганов и замолчал, виновато глядя на директора, лицо которого искренне потускнело, потемнело даже.

— Это почему же вдруг? — как-то даже обиженно спросил Щепетильников.

— Стыдно мне сказать, Владимир Анатольевич, — глухо сказал Кучерганов, — но почуял я с недавнего времени, что срок мне остался недолгий…

— Что за глупости ты говоришь?!

— Глупости не глупости… А чувство такое пришло.

— Да ты здоров как бык! — вскричал директор. — Посмотри, какой бугай!

— Это со стороны кажется, Владимир Анатольевич… У каждого человека своя ахиллесова пята есть…

— Нет, я форменным образом тебя не понимаю, Вася, милый!.. Что у тебя?

Кучерганов встал, подошел к окну и задрал на животе рубаху.

— Вот!

— Что такое?! — с тревогой спросил Щепетильников и, подойдя к нему, торопливо, дрожащей от волнения рукой пощупал голубоватый операционный шов на животе.

Рука директора была сухой, горячей и царапающей. Валик операционного шва реагировал на прикосновение тонкой покалывающей болью.

— Что такое?! — с тревогой повторил вопрос Щепетильников. — Операция?! А почему я не знал?

— Да что там, — сказал Кучерганов. — Давно это было… А шов чувствительность не потерял. И недавно от него, видно, и чувство это новое пошло в душу. А у меня два пацана… Малютки еще совсем… Выращивать надо…

Щепетильников в задумчивости прошелся по кабинету. И будто сам себе твердо сказал:

— Я понимаю. У тебя заработана льготная пенсия с пятидесяти лет. Ты уже ветеран… Хотя и не старый. Но… — Щепетильников помолчал и добавил: — Нет, брат Василий, так не годится! Ведь бросить работу — это значит приблизить срок, о котором ты говоришь… Я, например, так о себе думаю: если оставлю работу, свернусь в два счета. Что человек без работы? Пожалуй ведь — ничто! Конечно, твое право — уйти… Но мое право человека и товарища сказать тебе то, что я сказал. Подумай! Прошу тебя, Кучерганов! Учи молодых, передавай свой опыт, умение. Обессмерть себя в людях, которые останутся после нас с тобой. Прошу тебя, Кучерганов!

— Я держу ответ не только перед людьми, но и перед своими сыновьями, — сказал Кучерганов задумчиво. Но пламенный призыв директора занозой застрял в его душе.

«Прошу тебя, Кучерганов!»

И когда возвращался к себе в мастерскую, все думал об этом. Ясно ведь, о чем просит, ясно… Но что-то еще в этой просьбе, в этом призыве Щепетильникова было. Что-то глубинное, не совсем понятное ему и волнующее: «Прошу тебя, Кучерганов!»

«Что же это такое? — думал он. — Что же это такое?..»

В душе он понимал, конечно, что тут, наверное, и напоминание ему о сопричастности к их великому и трудному делу сотворения энергии, нужной людям, к главному делу человека добывать и отдавать тепло другим… Но только ли это? Только ли это?

Конечно, тут и ответственность каждого человека перед другими людьми… Но что же еще?

Волновали эти слова Кучерганова, и он скорее догадывался, не сознаваясь еще себе до конца, что был это и крик о помощи, и призыв одинокого, любящего его человека, приросшего к нему душой за долгие годы совместной работы, и что уходить собирался не просто высококвалифицированный рабочий Василий Кучерганов — уходила частичка жизни самого Щепетильникова…

«Прошу тебя, Кучерганов!»

«О чем же просит он?.. О чем?» — думал Василий, ощущая, что ему стыдно от этих слов. А звучали они в нем звонко и четко.

«Да, он вправе просить, — думал Кучерганов. — Все он для меня сделал, вниманием и заботой окружил… Хорошо ли не прислушиваться к горячему призыву такого человека? Очень ли часто люди так хорошо расположены друг к другу? Нет, не часто. И хамло же я буду, ежели не откликнусь на крик его души…»

А ремонт уже начался. Реактор остановили и расхолодили. Конечно же ввели борную кислоту, чтобы скомпенсировать воздействие застрявшего регулирующего стержня.

Все исправные приводы расцепили с регулирующими стержнями.

Делал это все Кучерганов, стоя на верхнем пятачке крышки реактора, а помогали ему в этой работе два молодых слесаря.

Могли, конечно, тут обойтись и без него. Но в реакторе были взрывы гремучки, поврежденными могли оказаться и другие приводы, а Кучерганов испытывал инструмент собственной конструкции — «ключ-прошивень», который по его задумке должен был достичь места сочленения кассеты и привода даже в том случае, если тот будет солидно погнут.