Григорий Медведев - Миг жизни

Кумир поселковых мальчишек Мишка Коломацкий случайно проходил мимо, протянул руку и выдернул меня из воды. Романчжон прыгал вокруг меня на одной ножке, стряхивая воду из уха, и кричал:

— Холодный вода, да?! — и скалил ослепительно белые зубы.

Я тоже, с сознанием собственного достоинства, стал прыгать на одной ножке и трясти воду из уха. Это было удивительное чувство, и чтобы его испытать, стоит прыгнуть в воду, не умея плавать.

Я сказал, что вода ничего и что я еще буду плавать. Мишка Коломацкий давно скрылся за поворотом, и Романчжон тупо уставился на меня. Я понял, что тонул, потому что бултыхался на одном месте. Надо телу дать устремление вперед, тогда будет самый раз.

Я разбежался, испытывая снова то самое необычайное чувство силы, ловкости и свободы, пузом плюхнулся в воду и поплыл, поднимая тысячи брызг.

С Романчжоном я шел домой на равных, снисходительно простив ему его маленькую провокацию.

Солнце и голубое, без единого облачка небо, совсем уже подсохшая и раскалившаяся тропка, на которой быстро и с парком подсыхали мокрые следы ребячьих ног, бассейн с осклизлым, поросшим зеленью срубом, глубокая, теперь уже с голубизной, вода в нем — все это будто враз приблизилось ко мне вплотную и стало таким родным ж близким, что сердчишко мое радостно забултыхалось в груди словно бы в порыве ответной благодарности.

Второй раз я прыгал с плотины лет восьми от роду, уже отлично умея плавать. Предводитель нашей ребячьей ватаги Васька Сучок сказал:

— Ребя! Давай прыгать с плотины!

Все сказали:

— Давай!

И мы подошли к мельничной запруде. Плотина была метров восьми высотой. С гребня ее торчал покрытый зеленой слизью лоток. Из лотка текла тоненькая струйка. Внизу была яма метров пяти в диаметре, а из ямы вытекал ручей и между мшистых валунов, стеклянно подзенькивая, утекал куда-то вниз с горы.

— Ну, кто первый?! — властно спросил Васька Сучок, весь огненно-рыжий, с толстыми веснушчатыми ляжками.

Все смущенно молчали. Мне в таких случаях уже тогда было стыдно не только за себя, но и за всех. Про таких, наверное, говорят — «ему больше всех надо». Я и вылез:

— Можно, я первый?

— Валяй! — покровительственно разрешил Сучок, обрадованный, что и его достоинство инициатора не уронено.

Я взобрался на гребень плотины. Вода в запруде была чистая и очень прозрачная. На дне были видны чуть вздрагивающие белые камни.

Я прошел на самый край лотка. Под тонким слоем текущей воды шевелились волоски темно-зеленой тины. Было очень скользко. Высоко в небе парил беркут, делая неожиданные, нервные повороты. Под горой виднелись плоские крыши глинобитных кибиток кишлака, а дальше, за глубокой лощиной, отвесные белые срезы меловых гор, истыканных черными дырами стрижиных гнезд.

И тут я снова ощутил легкость, свободу и возвышенную приподнятость в груди. Мне казалось, что я, как тот беркут, могу взмахнуть крыльями и воспарить в небеса. Как хорошо жить на свете! Я взмахнул руками, желая как следует оттолкнуться и взлететь ласточкой, но поскользнулся и кувырком полетел вниз.

Я упал спиной на воду и больно зашибся. Встал, а глубина-то всего по пояс. Я вылез из ямы и подошел к ребятам Васька Сучок со знанием дела сказал:

— Сальто-мортале сделал… Не зашибся? — но конопатое лицо его при этом залилось малиновой краской, а глаза стыдливо ерзали, избегая моего прямого взгляда.

— Нисколечко! — сказал я бодро, ощущая в спине жар от удара плашмя о воду. — А кто следующий? — спросил я тут же с чувством исполненного долга.

— Видали, дураков нашел?! — выкрикнул Сучок и присвистнул, уже очухавшись от смущения.

Все засмеялись. И в этом смехе прозвучала хотя и смущенная, но все же радость, что прыгать на камни уже никому не надо.

Мы двинули дальше. А я все хотел спросить: «Почему же это Сучок Васька позвал всех прыгать с запруды, а сам не стал… Трус ты, Сучок, и все вы…»

Но не стал я этого говорить. Настроения не было.

Я плелся сзади, чуть не плача от обиды и осторожно ступая босыми ногами по обжигающей, раскаленной, как сковорода, земле…

С восемнадцатиметрового обрыва, что круто взвился над излучиной реки, я прыгал, уже будучи учеником четвёртого класса. Жили мы тогда в небольшом городке на берегу Днестра.

Был у меня в то время дружок Вовка с очень мужественным лицом. Бывает же — так, мальчишка совсем, а лицо мужественное. Я всегда завидовал таким людям — и тогда, в детстве, и потом, всю последующую жизнь. А уж у меня-то лицо… Так, не лицо, а обыкновенная физиономия и никакого мужества не предполагает…

Нельзя сказать, чтобы Вовка верховодил мною. Мы были равно независимы, но в душе я все же признавал за ним превосходство. И вполне возможно, что виновато в том было его мужественное лицо.

Я давно заметил этот обрыв, что возвышался на крутом повороте реки, и где-то глубоко точила мысль, что вот бы сигануть с него ласточкой…

В тот день мы валялись с Вовкой недалеко от обрыва на берегу и жарились на солнце. В это время всем нам знакомый Юрка из седьмого «В» появился на обрыве, разбежался и, сильно оттолкнувшись, упругой, четко обозначенной ласточкой прыгнул.

Он прыгал еще много раз, но я перестал смотреть, потому что меня оскорбляла легкость, с какою Юрка делал то, что для меня было невозможно.

Тут Вовка спокойно сказал:

— Пойдем прыгать.

Я глянул на него. Лицо у него было мужественное, уверенное, спокойное.

Когда мы пришли, Юрка еще был на обрыве.

— Хотим прыгать, — сказал я, испытывая неприятную слабость в ногах. — Научи…

Вовка спокойно стоял и молчал. Ни капельки страха не обозначилось на его мужественном лице. А я лез из кожи вон, оживился, угодливо лепетал что-то, восхваляя Юрку, проявлял, так сказать, инициативу.

— Чего тут учить, — сказал Юрка, — глядите.

Он разбежался и, сильно оттолкнувшись, взлетел в воздух. Я подбежал к краю обрыва и к ужасу своему увидел, что он не так круто обрывается к реке, как казалось со стороны, но имеет некоторый уклон. К тому же меж основанием обрыва и срезом берега еще проходила тропка с полметра шириной.

Юрка снова появился на обрыве и спокойно предложил:

— Ну чего же вы? Валяйте… Только сильнее толкайтесь, а то и в землю головой можно.

Вовка медленно подошел к краю обрыва, глянул вниз и отошел для разбега.

— Сильней толкайся, — снова сказал Юрка, — а то влупишься в землю.

Мужественное лицо Вовки было бесстрастным. Только, может быть, совсем чуточку побледнело.

Вовка решительно разбежался, но у самого края притормозил, сел на толстую задницу и, подняв клубы пыли, несколько метров съехал вниз по склону, зацепился руками за бурьян и вскарабкался наверх. Он подошел к нам и, отвернувшись, молча встал в стороне. На этот раз он был бледен. На черных, туго обтягивающих зад трусах его жирно отпечаталась пыль со склона обрыва. Мне стыдно было смотреть на него.