Григорий Медведев - Миг жизни

Юрка был возбужден, повизгивал от радости и удивления при каждом движении лошади, дергал мать или отца за руку и кричал:

— Мамочка! Папочка! Лошадка! Смотрите, лошадка! Ха-ха-ха!..

Возница, сутулый чернявый красноармеец в пилотке, сидящей на его широкой, наголо остриженной голове как-то не по-военному расшлепнуто, подмигнул Юрке и широко улыбнулся, показав желтые щербатые зубы. Он глянул на Юркиного отца и сказал:

— Гарный у вас хлопчик, товарищ политрук, тильки дюже худый. Хиба ж це дило?.. Ох, шоб той хвороби!..

Он порылся в кармане, достал оттуда большой осколок голубоватого рафинада в крошках махорки, подул на него, подбрасывая в руке, и протянул Юрке.

Юрка застеснялся, спрятался за мамину спину и, выглядывая из-за матери, широко открыл в смущении рот.

— Шо ж ты злякався, Юрко? Не тремай за мамку, пидь до мэнэ!

Он подхватил Юрку на руки, и тот, весь напрягшись и ухватившись за плечи возницы, почувствовал сквозь гимнастерку узловатые, твердые, прямо-таки железные мускулы. На Юрку пахнуло островато-терпким запахом чужого пота, он заволновался, дернулся было, но возница, крепко держа Юрку, посадил его рядом с собою на облучок. Мама с папой тоже сели в бричку, она мягко покачнулась при этом из стороны в сторону, скрипнув рессорами, возница сделал звонкий, протяжный звук губами, как при нарошенском поцелуе, дернул вожжами, пришлепнув ими по спине кобылки, несколько крупных мух, отдавая на солнце блестящей синевой, взлетели в воздух, кобыла вздрогнула всем корпусом и взяла с места крупной рысью. Юрку от неожиданного рывка толкнуло назад, он испугался, сердце замерло в груди, но, крепко схватившись руками за прошитую крупной стежкой мягкую кожу сиденья, он удержался, выровнялся и, немного успокоившись, стал с острым любопытством рассматривать широкий, подпрыгивающий и покачивающийся из стороны в сторону круп лошади. От кобылы несло острым запахом конского пота, а затем, когда из-под весело вскинутого хвоста на дорогу полетели дымящиеся зеленые фешки, еще и парным запахом навоза.

Колеса брички были с резиновыми шинами, звук колес по выложенной булыжником дороге был дробный, глуховатый. Акации по обе стороны дороги, приняв на себя все лучи солнца и накрыв дорогу вздрагивающей тенью, прозрачно зеленели.

Приглушенный, придавленный еще только что отступившей болезнью, Юрка воспринимал окружающий его мир с замиранием, с каким-то болезненным спазмом в груди. Его тревожило, что папа с мамой сидят сзади него, а рядом с ним чужой дядя, а внизу, в просвете между крупом лошади и передком брички, — быстро улетающая назад брусчатка мостовой.

Они ехали уже пригородом, когда подул вдруг резкий свежий ветерок со стороны реки, за которой была граница. Юрка почувствовал, как сильные руки отца подхватили его и, подняв в воздух, пересадили на заднее сиденье. Очутившись между папой и мамой, Юрка вдруг ощутил слабость, солнце и ветер стали теплее, и, уже не думая ни о чем, не глядя по сторонам, устав от напряжения и утонув в мякоти сиденья, он успокоенно задремал.

— Ослаб сыночек… — услышал Юрка сквозь дрему голос мамы, видимо обращенный к отцу.

— Я не ослаб… Я сильный… — сказал Юрка с разнеженной капризностью.

Он сел поудобней, почувствовав, как мягкое, прошитое поперечными швами и оттого вздувшееся продолговатыми подушечками кожаное сиденье брички податливо и приятно проминается под ним. Желая продлить это ощущение, он заерзал на месте, чувствуя вместе с тем непрерывную мелкую тряску от ударов колес о булыжник. Дрема покинула его, он с интересом стал смотреть по сторонам.

Воздух казался Юрке каким-то прозрачно-голубым, густым и тягучим, наполненным веселым светом доброго летнего солнца.

Сутулая спина возницы в выцветшей гимнастерке вздрагивала перед его взором. Относимый ветром, то исчезал, то вновь появлялся острый запах конского пота. Иногда ветерок падал откуда-то сверху, с крон деревьев, и тогда Юрку окутывал освежающий и волнующий запах зеленой листвы.

Копыта лошади мерно и с глуховатым смачным звоном цокали по булыжнику. Цокот этот завораживал Юрку своей четкой размеренностью и даже каким-то мелодичным звучанием. Потом Юрка увидел под ногами, в щелях обитой мелкой черной рейкой подножки брички, несколько зерен овса и длинную золотистую соломину, лежавшую, как и зерна, в углублениях между рейками.

А вот по бокам дороги показались домики пригорода, в основном мазанки, крытые красной черепицей. Появились новые звуки и запахи. Скрип колодезного журавля, звонкий стук пустого ведра о сруб колодца, потом утробный чавк нырнувшего в воду ведра. С голубятни в небо, шумно хлопая крыльями, поднялась стая белых голубей и стала стремительно летать по кругу, быстро поворачиваясь и кувыркаясь в голубом небе и ослепительно сверкая белыми крыльями.

Из канавы на булыжник мостовой ошалело выскочила белая квочка и, кудахтая, перебежала на другую сторону дороги. У Юрки от страха за курицу прихватило дыхание, когда он увидел, как ее широкий ярко-красный, будто раздавленный гребень нырнул, казалось, прямо под лошадиные копыта.

— Гэть, квочка! Гэть!.. — с запозданием взволнованно выкрикнул возница и, быстро обернувшись, виновато улыбнулся седокам. Потом несколько нервно прищелкнул кобылу по круглым бокам, бричку рвануло, и Юрку мягко прижало к спинке сиденья. Острее пахнуло конским потом, затем откуда-то густым, душноватым запахом кизячного дыма и нежным, еле уловимым ароматом клубничного варенья.

Отец с матерью о чем-то негромко говорили, слова, не задевая, пролетали мимо Юркиного сознания, но вдруг в этом потоке слов он услышал — «война». Это слово царапнуло по сердцу, будто с маху затормозилось об него. Юрка заволновался. Зримо предстала вдруг перед глазами виденная незадолго до болезни кинокартина. Там стреляли пушки по летящему самолету. Один снаряд попал в самолет, взорвался, и все разлетелось на куски. Юрка схватил тогда мать за руку и крикнул так громко, что на него зацыкали:

— Мамочка! Мамочка! Там же человек! Там же человек в самолете!

— Да, сыночек, да…

Юрка заплакал от жалости к убитому летчику, и мать ушла с ним домой, не досмотрев кинокартину.

Затем память вернула Юрку назад, когда отец уезжал на финскую войну. Юрке было четыре года. Мать держала его на руках. Он все вертелся, беспокоился, и когда мать заплакала и слезы потекли по щекам, Юрка заревел во все горло. Отец поцеловал Юрку, уколов щетиной и обдав запахом табака, и лихо запрыгнул в кузов полуторки, в котором было уже битком военных. Отец стоял у заднего борта, махал рукой, принужденно смеялся, хотя в глазах его тоже стояли слезы, и кричал:

— Зиночка! Юрочка! Я скоро вернусь!..