Григорий Медведев - Миг жизни

Он оставил отца и мать и, громко топая по деревянным ступеням так, что звук отдавался гулко во всем подъезде, побежал на четвертый этаж, но через два марша уже запыхался и остановился перевести дух. Сердце его звонкими хлопками стучало в грудь, но волна тепла и радости не покидала его. Наконец он у своей двери! Рядом, на панели, выкрашенной в салатный цвет, Юрка давно, еще до болезни, выковырял ногтем ямку, а теперь вспомнил, узнал ее. Ямка была все на том же месте и той же глубины. Он сунул в ямку указательный палец и ощутил шероховатость штукатурки. Ногтем выскреб немножко пыли.

— Вот наша квартира! Вот наша квартира! — радостно и возбужденно кричал Юрка, обернувшись к отцу с матерью, лица которых светились теплом и любовью.

Отец схватил сына на руки, прижался щекой к Юркиной щеке, оцарапав щетиной и обдав запахом табака, мать щелкнула замком, дверь отворилась, и отец с Юркой на руках вошел в дом. Юрка дернулся, задрыгал ногами, спрыгнул на пол и побежал в комнату, жадно вдыхая вкусные запахи. Мама испекла пирог с яблоками и еще что-то наварила — вкусного и любимого — по случаю выздоровления Юрки.

Мать с отцом ушли на кухню, а Юрка — в комнаты. Сначала вбежал в детскую, где стояла его кроватка. Он с радостью обежал свою комнату, наполненную солнцем, сел и покачался на пружинах своей кровати, погладил никелированные спинки, улыбнулся теплому и ласковому ярко-желтому полу, на котором лежал длинный полосатый половичок. Погладил лакированную желтоватую крышку ножной швейной машины «Зингер», стоявшей у окна, с удовольствием посидел за своим детским столиком, на котором все время его отсутствия, любовно сохраняемый матерью, лежал листок белой альбомной бумаги с Юркиным рисунком: большой, многопалубный пароход плыл по ярко-синему морю, матрос стоял на мостике, и ленты его бескозырки развевались на ветру.

Потом Юрка подбежал к окну и выглянул на улицу. Стекла были хорошо вымытые и очень синие от неба, а ниже неба, под обрывом, была река, и за рекой — бесконечные в дымке сады. Юрка улыбнулся реке, садам и с необычной радостью и легкостью в груди бросился в другую комнату, где жили папа с мамой. Эта комната казалась Юрке очень умной, строгой и доброй. Она была потемнее, чем его комната, потому что сверху лучи солнца заслонял деревянный балкон, но Юрка очень любил ее тихий, хотя и немного строгий вид. Входя в эту комнату, Юрка обычно стыдливо затихал. Все вещи здесь казались ему очень взрослыми, он чуть-чуть побаивался их, но все же не до конца, и считал их своими друзьями. Он подошел тихо и постоял около папиной этажерки с толстыми книгами в синих корешках с золотым тиснением, уважительно потрогал указательным пальцем желтую полку, потом осторожно провел рукой по белоснежной скатерти обеденного стола, по высоким резным спинкам стульев, которые были прохладными, но все равно добрыми. Подошел к большому дивану с вмонтированным в спинку зеркалом и полочками, на которых стояли чугунная статуэтка Пушкина и маленький бюст Ленина. Диван был обшит черной хромовой кожей, и Юрка любил нюхать эту, кожу, прислонившись лицом к толстому блестящему валику с огромной резной нашлепкой с торца. Юрка осторожно сел на диван и попробовал покачаться на пружинах. Он любил этот диван, потому что на нем часто после обеда дремал папа, а потом, когда просыпался, долго и интересно играл с Юркой. Юрка садился на отца верхом, они изображали паровоз, потом отец сажал Юрку на ноги и подбрасывал, как на качелях…

Мать прервала Юркины воспоминания, увела его в ванную, долго мыла его там, он тихо плакал оттого, что попадало мыло в глаза, а потом они обедали, пили чай с яблочным пирогом, и Юрка все порывался выйти на балкон и глянуть вниз на розовые плиты тротуара и проросшую на стыках траву, на голубоватую крутолобую мостовую, на белый магазинчик напротив с мелодично визжащей дверью, на голубую, изгибающуюся, как сабля, реку, на окутанные дымкой бесконечные сады вдали… Но мама сказала, что Юрке надо первый день пообвыкнуться, а уж завтра утром, в воскресенье, он обязательно выйдет на балкон…

Так Юрка и уснул с этой мечтой своей — выйти утром на балкон и увидеть прекрасный мир.

Отец весь вечер и всю ночь был на заставе, а рано утром Юркина мать и сам Юрка проснулись от страшного гула. Сердце у Юрки бешено колотилось, он стремглав слетел с койки и бросился к матери. Она, тоже бледная, в белой ночной рубахе, бросилась к нему, схватила на руки и выбежала на балкон. Юрка и его мама посмотрели в небо и увидели, как прямо на них из утренней небесной синевы несется черный самолет. От самолета вдруг отделилась черная точка, которая все увеличивалась и обретала блеск в лучах утреннего солнца. Самолет приближался с ревом и свистом. Уже четко были видны кабина летчика и сам летчик, лицо которого вдруг осветила холодная хищная улыбка. Юрке даже показалось, что летчик оскалил на мгновение зубы. С приближением самолета рев становился все оглушительнее, и казалось, что в воздухе с громоподобным треском разрывают какой-то сверхтолстый брезент.

На рев винтов накладывался сначала тонкий одинокий свист, будто тянула мелодию одна дудочка, потом Юрке почудилось, что дудочек стало несколько. Потом больше, больше… С увеличением числа дудочек, которые стали казаться теперь огромными ржавыми трубами, свист стал многоголосым, превратился в металлический рев и скрежет, который разрывал душу все нестерпимее, казалось, охватывал, втягивал, пожирал огромной зловонной пастью весь окружающий, полный солнца и зелени мир с рекой, с садами в утренней голубоватой дымке, с доброй крутолобой мостовой, с розоватыми плитами тротуара и изумрудной травой на стыках, с одноэтажным белым магазинчиком напротив, дверь которого так мелодично пела, наконец, с новым Юркиным домом, с самим Юркой и его матерью…

Самолет круто вышел из пике. Юрка увидел черные, в белом обрамлении кресты, частые заклепки на плоскостях, вздрагивающие кончики крыльев…

Нестерпимый рев и скрежет все нарастал. Юрка изо всех сил обхватил мать, весь отвердел, одеревенел, как бы не чувствуя своего тела. И сердечный трепет, и холодный страх в груди у него будто тоже замерли и онемели. Он не спускал глаз с неба, вернее, с черного блестящего предмета, летящего прямо на него. Гигантский колокол рева и скрежета, приближаясь, словно бы все более уплотнялся, сужался до такой степени и концентрации, что Юрка наконец оглох. И когда он перестал слышать, мир в последний раз вспыхнул, распахнулся перед ним синевой неба и сиянием солнца. Он успел еще увидеть, не испытывая при этом каких-либо чувств, круто снижающийся в сторону садов тупорылый «ястребок» с шлейфом черного дыма и красными проблесками пламени, пикирующий сверху на него самолет с крестами…