Григорий Медведев - Миг жизни

— Ну что, пойдем, дед? — спросила вдруг старуха неожиданно звонким скрипучим голосом, но лицо ее при этом осталось безучастным.

Юрка от неожиданности вздрогнул и во все глаза уставился на старика со старухой. Он заметил, что узловатые руки старика довольно сильно трясутся. Юрке стало немного страшно. Он незаметно придвинулся и слегка прижался к матери.

Глаза у старика блеснули бесноватым огоньком.

— Не могу я! — чистым альтом сказал, почти прокричал он, громче, чем надо было, — старуха ведь была рядом. Глаза его забегали по сторонам, будто ища поддержки. Хищная голова с орлиным носом все время мелко кивала кому-то. — Если бы я мог встать!.. Я не сидел бы тут…

— А вставай же! — снова скрипуче прозвенела старуха, не дрогнув ни одним мускулом лица. Вся она, как статуя, сидела неподвижно, будто слилась со скамьей, и глядела в пустоту прямо перед собой.

— Э-э!.. — простонал дед. — А сама-то сидишь, рухлядь старая!.. Сама-то приросла!

— Мам… Мам, а чего он так кричит? — спросил тихо Юрка, теребя мать за руку.

— Он глухой от старости… — тихо ответила мать, но лицо ее было напряжено, и видно было, что она взволнована происходящим и будто чего-то ждет.

Старуха все так же невозмутимо глядела перед собой, потом вдруг подвинулась вперед одной, потом другой ногой и, съехав со скамьи, встала на землю и тут же мелкими, шаркающими шажками двинулась по аллее, все так же глядя перед собой, будто в пустое пространство.

Старик таким же манером пошаркал с нею рядом, но вскоре для уверенности схватился рукой за ее руку…

Они потихоньку удалялись, все более заслоняя собою солнечное матовое окно на выходе из бульвара.

На бульваре все как-то попритихли. Так, по крайней мере, показалось Юрке. Девочки в матросках подошли к своим матерям и о чем-то шептались. На лицах сидевших невдалеке людей было какое-то чужое, напряженное выражение.

— Ну, потопали! — весело сказал Юркин папа.

Юрка лихо соскочил со скамьи. Мама его тоже встала в задумчивости и даже с грустью в глазах и на всем лице, так что даже Юрка заметил это и, неосознанно жалеючи мать, прижался к ней, и она, видимо тоже неосознанно, погладила его нежно по голове.

Они шли в сторону выхода с бульвара, противоположную тому, куда удалялись старик со старухой.

— Неужели, Володя, и мы станем такими? — с грустью и горечью спросила вдруг Юркина мать.

Юрка закричал:

— Нет! Нет! Не будете!.. Вы будете всегда молодые-молодые!.. — И он схватил их крепче за руки, а потом притянул и прижал их руки к своей груди.

Они оба сразу наклонились к нему.

— Ну, глупенький… ну, глупенький… — шептала мать, сцеловывая слезы сына.

Когда они свернули на свою улицу, Юрка сразу узнал и улицу, и большой четырехэтажный новый дом, в который они вселились всего полгода назад. Двери подъездов и деревянные балконы дома были окрашены светло-коричневой краской. В лучах летнего солнца дом стоял нарядный и чистенький. Окна сияли, отражая солнце. Зайчики неподвижно лежали на стенах и тротуаре теневой стороны улицы. Иногда, когда кто-либо вдруг отворял или затворял окно, зайчик срывался с места, вихрем скользил по стенам, слепил глаза прохожим.

На Юрку повеяло вдруг уютом и теплотой освоенного, давно обжитого им пространства. Юрка держал за руки отца и мать, уверенно ступая по голубоватым крутолобым камням булыжной мостовой, которую они пересекали наискосок, направляясь к своему дому.

Юрку очень интересовала земля между булыжниками. Там всегда что-то искали и выклевывали воробьи, внезапно падающие на дорогу откуда-то с ветвей акаций. Юрка еще до болезни успел хорошенько изучить углубления между камнями. Там, в пыли, можно было увидеть зернышки пшеницы и овса, просыпанные с проезжающих подвод, золотистые соломинки, длинные и короткие, ошметки засохшего и рассыпавшегося навоза, осколки разноцветных стеклышек, мелкие камушки и много разных других интересных подробностей. Однажды он даже нашел там белую и черную пуговицы. Правда, черная была переломлена пополам. И когда дворник дядя Петя, в белом парусиновом картузе и огромном, ниже колен, клеенчатом фартуке в голубую клетку, широко размахивая метлой, подметал участок улицы перед домом, Юрка с сожалением наблюдал с балкона, как дорога покрывается наискосок полосами пыли и вместе с кучкой серой земли метла гонит перед собой все живые приметы и подробности булыжной мостовой. Но Юрка вскоре заметил, что через день-два все будто вновь возвращается на свои места.

Перейдя дорогу, Юрка с отцом и матерью ступили с мостовой на тротуар, выстланный большими квадратными плитами розоватого известняка. В стыках между плитами посеяло траву, и она росла оттуда жесткими изумрудными щетками. Юрка любил водить рукой по этим травяным щеткам, за что его мама часто ругала с балкона, напоминая, что здесь ходят люди и что трава грязная.

«Но она чистая, чистая! Она такая зеленая!» — думал Юрка, защищая траву.

За время болезни Юрки трава разрослась и свисала по бокам щеток упругими усами. Юрке было радостно видеть и теплый булыжник мостовой, который он уже успел потрогать, и розовые плиты тротуара с буйно разросшейся травой на стыках, знакомую, отколотую с правой стороны, с угла, приступку подъезда из того же, что и тротуар, розоватого камня, и выцарапанную гвоздем на коричневой двери подъезда надпись: «Модель и подруга». Юрка уже умел читать, и надпись эта ему почему-то нравилась.

— А знаешь, что здесь написано? — спрашивал он маму всякий раз, когда они входили в подъезд.

— Что же? — спрашивала мать, с улыбкой поглядывая на сына.

— «Модель и подруга»! — выкрикивал Юрка, и глаза его светились радостью.

Через дорогу напротив стоял маленький белый одноэтажный домик с крашенной ярко-красным суриком крутой крышей, с вывеской «Магазин». Там продавали голубоватый рафинад и белые городские булки. В домике всегда внусно пахло хлебом. Дверь в магазинчике скрипела очень музыкально, и Юрка всякий раз напрашивался пойти с мамой, чтобы поскрипеть дверью. Скрип этот казался ему таинственным и очень важным.

Теперь вот тоже, входя в подъезд, он услышал на той стороне улицы скрип магазинной двери и быстро оглянулся, узнав знакомый звук.

Когда они вошли в подъезд, на них вдруг пахнуло затхловатым запахом только что вымытого и высыхающего пола. Лестничные марши были деревянные, охра на серединах ступенек была уже стерта ногами, и от мокрых еще досок, с просыхающими белесоватыми волокнами дерева, пахло влажной половой тряпкой.

Очень теплый, согревающий луч солнца упал наискосок из окна лестничной клетки на мокрый пол и застыл на нем треугольным зайчиком. Юрка заметил, что луч солнца очень чистый, прозрачный. Только отдельные редкие пылинки будто нехотя то пересекают его, то скользят вдоль луча к полу. Когда пол сухой, луч весь кипит, нафаршированный беснующимися пылинками, а сейчас он хороший, умытый, чистый, добрый. Юрка потрогал луч рукой. Ладошка его сразу вспыхнула алым огнем, просвеченная солнцем насквозь, а на треугольном зайчике черной, причудливой тенью отпечаталась Юркина рука.