Иосиф Келлер - Суровые дни

— С морозца, горяченького. Только не обессудьте: без сахара.

И пианист невольно обратил внимание: на столике в сахарнице — цветные монпансье, а на прекрасном фарфоровом блюде — аккуратные ломтики грубого черного хлеба, выдаваемого по карточкам — «осьмушка» на день!

— Чем богаты, тем и рады. Кушайте!

Греясь у раскаленной «буржуйки», пианист с любопытством наблюдал своих слушателей. Все они примерно одних лет. Держатся просто и непринужденно, по-товарищески, но с большим внутренним достоинством и благородством. Старшим по возрасту казался человек с высоким и крутым лбом мудреца и рыжеватой бородкой. Очутившийся рядом Луначарский прошептал:

— Ленин!

Ленин? Вот он какой! Теперь пианист смотрел только на него.

А Ленин, просматривая газеты, вдруг заулыбался и подошел к скромно причесанной женщине с удивительно добрым лицом. Пристроившись возле уголка стола, она читала бумаги, вынутые из старенького портфеля, делая отметки карандашом.

— Надюша! Помнишь надоедливого английского корреспондента?

— Мистера Креншоу?

— Не забыла фамилию! «Дейли телеграф» дал его большую статью… О тебе. — И протянул ей газету.

— Обо мне? — Крупская покраснела.

— Ее заголовок: «Первая леди». — И пояснил тем, кто не знал: — В Англии так называют жену премьер-министра.

Крупская еще больше смутилась. Ленин, слегка раскачиваясь всем корпусом, весело заметил:

— В том, что это напечатала буржуазная газета, есть знаменательный смысл…

Потом подошел к пианисту и поинтересовался, много ли было слушателей на его концертах и как себя вели. И, услышав, что оба раза зал консерватории оказался заполнен до отказа, а во время исполнения слушали прекрасно, — обрадовался.

— В зале было холодно? — спросил Ленин.

— Немного прохладно, — ответил пианист.

Ленин улыбнулся, хитро прищурился и заложил руки за спину.

— Но не раздевались? Боялись замерзнуть. Вчера в Кремле для курсантов давали концерт. С каким вниманием красные офицеры, вчерашние рабочие и крестьяне, слушали чудесное пение Неждановой. — Ленин говорил горячо, но без пафоса и восклицаний. — Я подумал: не случись революции — все богатства культуры по-прежнему были бы скрыты от народа. А ныне, хотя народу приходится тяжко, очень тяжко, он жадно тянется к искусству…

Пока шел этот разговор, пианист поднял крышку рояля, сел и взял несколько аккордов, проверяя звучание инструмента.

— А теперь — слушать Бетховена, — торжественно сказал Ленин. И, подвинув два стула поближе к роялю, позвал жену.

Пианиста охватило необычное, давно не испытанное волнение. Словно в далекие дни, когда неизвестным юношей выходил перед публикой во фраке и лакированных штиблетах, выпрошенных отцом, оперным оркестрантом, у дирижера Барбини.

Раздались первые звуки. Легкие и вкрадчивые, и в то же время тревожные, беспокойные. Как в духоте предгрозья ветерок предвещает приближение бури, так и эта трижды повторившаяся жалоба таила пока еще скованную могучую силу. Но вот, наконец, она вырвалась наружу, бушуя и сметая все на своем пути.

Ленин сидел у стола, подперев голову рукой, другую положив на руку сидящей рядом Крупской.

А мелодия, истончаясь, затихала, словно глубокий вздох перед яростным рывком вперед. И вот они, грозные удары, возвещающие возвращение бури!

Взяты последние аккорды… Но не слышно обычных аплодисментов: Все продолжают вслушиваться в отзвучавшую музыку.

Первым нарушил молчание Ленин:

— Изумительная музыка! Слушая ее, с гордостью думаешь: вот что делают люди… И, заметьте, в условиях, когда они продают свой талант…

Ленин встал. Отодвинув стул, зашагал по комнате, напевая начало сонаты. Остановившись, спросил пианиста:

— Не похоже? А? — Ленин улыбался. — Очевидно, музыкант я неважный!

— А разве в Цюрихе мы плохо пели «Стеньку Разина» под твоим управлением? — улыбнулась Крупская.

— От нашего пения дрожали стекла, а возле кафе собирались удивленные жители, — весело добавил Луначарский.

Ленин подошел к роялю.

В отполированной крышке рояля было видно отражение Ленина. Вынув из жилетного кармана часы, он посмотрел на них. Заметив это, пианист хотел встать, но Ленин успел положить ему руку на плечо.

— Мы не торопимся. — И заботливо спросил: — А вы не устали?

— О нет! Лишь бы не устали вы, — искренне ответил пианист. — Я способен играть весь вечер.

— Прекрасно, — обрадовался Луначарский. — Думаю, никто не возражает, если наш гость сыграет Чайковского?

— С удовольствием.

Дверь чуть-чуть приоткрылась. В комнату заглянул личный шофер Ленина — Гиль. Свердлов, сидевший возле двери, недовольно посмотрел на него, но тот протянул конверт, пояснив жестами — надо передать Ленину.

Свердлов незаметно взял конверт. Знакомым почерком Фотиевой написано: «Телеграмма из Глазова». «Дело касается Перми», — догадался Свердлов и взглянул на Ленина.

Ленин слушал вдохновенную мелодию, оставшись стоять возле рояля, держа одну руку в кармане брюк и слегка покачиваясь в такт музыке. Хорошая, добрая улыбка освещала его лицо, глаза теплились задумчивой нежностью.

Думая, что Ленин целиком поглощен слушанием Чайковского, Свердлов хотел положить конверт в карман кожаной куртки, чтобы передать позже, но едва заметное движение головы Ленина остановило его. Ленин все видел.

Владимир Ильич знал: аккуратный Гиль мог приехать ранее назначенного часа только из-за какого-нибудь важного и неотложного дела. Не считая удобным прерывать игру пианиста, Ленин терпеливо ждал конца исполнения «На тройке».

На этот раз раздались дружные аплодисменты.

Ленин взял конверт у Свердлова, вынул телеграмму. Прочитав ее, нахмурился. Все сразу догадались: известие неприятное.

Поблагодарив пианиста и извинившись, что уезжает, Ленин попрощался с товарищами и вместе с Надеждой Константиновной и Свердловым (успевшим с разрешения хозяина завернуть несколько леденцов в бумажку для детей) спустился вниз. На улице Гиль уже завел автомобиль-лимузин «Тюрке-Мери», на котором с первых дней Октября возил Ленина.

— В Кремль. Побыстрее.

Сев в машину, Ленин резко сказал:

— Нас опять бьют.

— Пермь? — тревожно спросила Крупская.

— Да. В руках у белых. Еще вчера Троцкий успокаивал: все в порядке, а выходит — не сделано ничегошеньки! Успокаивать и успокаиваться — плохая, вредная тактика!

Ленин сказал это гневно и всю дорогу не проронил ни слова.

Войдя в кабинет, Ленин вызвал секретаря.

— Лидия Александровна! Садитесь и пишите запрос в реввоенсовет Склянскому.

Нервно шагая, он продиктовал:

— Что сделано, чтобы упрочить положение наших частей в районе Перми? Какая требуется срочная помощь от центра? Записали? Так… Совет Обороны ждет исчерпывающего ответа на эти вопросы.