Иосиф Келлер - Суровые дни

— Воззвание срочно размножить и разослать во все ячейки. Его должны знать рабочие и крестьяне Урала! Это — программа действий каждого из нас… Есть вопросы, товарищи?

Расходились, как положено, по одному, проверив, все ли на улице спокойно. Первым ушел Габор. Прощаясь с Ереминым, Валек спросил, все ли у него в порядке? Нет ли признаков, что его подозревают, следят за ним?

— Если, Вася, заметишь подозрительное — немедленно уходи! Слышишь? Рисковать не смей. Ты нам нужен. Достаточно того, что ты уже сделал.

Но Еремин успокоил Валека: отношение прежнее, ничего не изменилось.

— Помни: чуть что — скрывайся! — тоном приказа повторил Валек.

— Слушаюсь, — козырнул Еремин по всем правилам солдатской выучки.

Третьим на улицу вышел Сергей.

План был детально разработан и утвержден Колчаком. Все его четыре армии готовились ринуться в наступление. И вдруг неожиданно правый фланг Третьей армии красных, казалось способный лишь обороняться, двинулся вперед, в глубокий обход Перми. Упорные бои завязались на восточном берегу Камы, к югу от Оханска. Все было столь неправдоподобно, что когда генерал Лебедев доложил об этом, Колчак назвал начальника штаба слабонервной институткой, поверившей утке, сфабрикованной большевиками. Но, прочитав телеграмму Пепеляева, понял: все расчеты опрокинуты!

Отменять приказ о наступлении было, однако, поздно. Громоздкая военная машина пришла в движение. Остановить ее верховный правитель был не в силах. И, вопреки первоначальному замыслу, Гайда вместо победоносного движения на запад на соединение с архангельской группировкой генерала Миллера срочно перебрасывал свежие части к Оханску. Теперь успех задуманной Колчаком операции решала его западная армия, имевшая перед собой Пятую армию красных и наступавшая в сторону Казани.

После короткого, но многозначительного знакомства с Таганцевым в благородном собрании Ольшванг терпеливо выжидал, когда же старый инженер ответит на его предложение. Что ответ будет положительным, Ольшванг не сомневался. Слишком заманчивы нарисованные им, представителем фирмы «Сандэрс энд Родерс», перспективы. Да и финансовые выгоды немалые — трудно их отвергнуть. Соблазн, способный искусить и не такого щепетильного субъекта, каким слыл Таганцев.

Ольшванг был уверен: неподкупных людей в природе не существует. Все зависит от предлагаемой суммы. У одних совесть довольствуется малым, у других требует большего. Но в обоих случаях деньги решают все.

Таганцева действительно глубоко заинтересовало деловое предложение Ольшванга. Трезво подумать — и впрямь глупо, что записи лежат бесцельно. В конце концов их сожрут крысы. Ну, а надеяться, что в безалаберной, непутевой России ими всерьез заинтересуются, — еще глупее. И Таганцев начал с увлечением работать над систематизацией записей, вытащенных из разных ящиков и шкафов.

Выбирая главное, Таганцев составлял своего рода сжатый конспект, закончив который можно отправиться в «Королевские номера» к господину Ольшвангу и сказать: получайте то, что вы хотели!

Но тут же возникал внутренний протест. Не он ли сам еще недавно возмущался царским правительством, торговавшим оптом и в розницу национальной промышленностью России? Разве не его приводило в бешенство, что половина выплавки русской меди в руках иностранцев? Разве не он, инженер Таганцев, единственный из всех присутствовавших на совещании в горном управлении, назвал иностранные акционерные общества ненасытными пиявками? А ныне? Куда девались благородные порывы? Забыты? Презрены? Со спокойной совестью он собирается, следуя примеру гнусной семейки Романовых, заключить постыдную сделку?!

Стоило только так подумать — и возвращались сомнения. И все начиналось сначала.

Молчание Таганцева казалось Ольшвангу подозрительным. Не набивает ли цену, корча из себя неподкупную добродетель, милейший Ростислав Леонидович? Но Ольшванг не хотел первым искать встречи, дав Таганцеву козырь в предстоящем торге. Лучше подождать. Посмотрим, чьи нервы крепче!

Ольшванг поехал в Екатеринбург информировать американского генерального консула Гарриса обо всем, что произошло за последнее время в Перми. Гаррис встретил уполномоченного фирмы «Сандэрс энд Родерс» не дружескими возгласами и энергичными похлопываниями по плечу, как обычно.

— Вы что же, хотите, чтобы английские партнеры пришли к финишу первыми? — резко начал он. — Чтобы сэр Уркварт выхватил из-под вашего носа и завод и Таганцева?

Не дав Ольшвангу сказать ни слова, Гаррис протянул ему бумагу со знакомым штампом и не менее знакомой размашистой подписью самого босса.

Ольшванг прочел: «Успешные действия белых армий, захвативших Бирск, Уфу и Бугуруслан и приближающихся к Казани и Самаре, делают реальным соединение армии Колчака с армией Деникина. Это дает основание считать, что Советы доживают последние недели. Следовательно, сроки широких изыскательских работ на севере Урала, в районах, известных Таганцеву, с каждым днем приближаются. Срочно сообщите положение дела».

Ольшванг положил бумагу на стол. Гаррис ждал, что он скажет. Но Ольшванг понял: оправдываться не имеет смысла.

— Возвращайтесь сегодня же обратно!

К смятенному состоянию Таганцева добавились новые огорчения. Ася после свадьбы не захотела остаться с родителями.

— Попробую, — пошутила она, — свить собственное гнездышко.

Теперь комната дочери вызывала досадное ощущение образовавшейся в доме гнетущей пустоты. Все время чего-то не хватало. Затем добавился мерзкий поступок Сергея с чертежами, о котором рассказал Вадим. А тут еще как-то встретил на улице Ляхина. Пташка Певчая притворился, будто не замечает. Таганцев, однако, сам подошел к нему и попросил объяснить причину сей демонстрации. Ляхин неловко мялся, мялся, а потом все и выложил:

— Не забыли рабочие, как Таганцев мешал оборудование вывезти. А нынче вдвойне осудили. Не ожидали такой подлости, чтобы приложил руку к черному списку.

Таганцева ошеломило незаслуженное обвинение. Ему самому в тягость, что на заводе установились драконовские порядки, куда строже, чем до революции. Протестовал — не помогло. Особенно отличается неизвестно откуда появившийся на заводе Елистратов. Штрафует налево и направо. А с тех пор, как в цехах объявились большевистские листовки, свирепствует еще больше.

У Таганцева с ним произошли раза два мелкие стычки. Но когда ретивый господин с повадками жандармского ротмистра захотел уволить рабочего, занятого на отливке опытной детали, Ростислав Леонидович закатил скандал. Елистратов отступил. Рабочего взяли обратно.

Зачем же Ляхин произнес такое обидное слово — «подлость»? Разве он заслужил его?